Мой товарищ неожиданно встрепенулся, повел глазами, и я в угасающем сознании поймал— Сашка уловил всю мыслепередачу.
Счет перервался. Теперь Лама пытался усадить на место Саню, но видимо мой образ полного отсутствия женщин оказался для мачо сильней, и он попросту сдернул с себя белую корону, выпустив на свет соломенные волосы, что чуть не сыграли такую роковую роль.
«Скажи им — Джа-Лама уходит и поблагодари за прием…» — «фаршировал» я ему голову пользуясь замешательством противника.
Лама еще попытался удерживать Саню за рукав, но тот все понял и, входя в роль, строго повел глазами, выбрасывая в окружающий мир мыслеобразы моих инструкций.
Окружающие валились на колени. Они даже увлекли за собой упрямо цепляющегося за Рубана ламу. Саня же попросту отбил руку старика легким шлепком и, перешагнув через всю эту кучу малу, откинул полог юрты.
Дружный рев собравшихся около войлочного жилища монголов встретил несостоявшегося Джа-Ламу.
«Я ухожу!» — «орал» в их головах своими образами Рубан. Видимо для полноты эффекта он еще беззвучно открыл рот и картинно тыкнул пальцем куда-то за горизонт.
«Скажи им, что вернешься им на помощь со своим русским войском, — торопливо подсказал ему я и Саня четко выполнил мои указания, — Иду встречать», — бросил я последний образ и открыл глаза.
Оказалось Карина уже не спит, и смотрит на меня из постели, испуганно и совсем по-детски спрятавшись за краем одеяла.
— Ты не человек… — испуганно зачастила она, увидев, что я поднимаюсь, — Ты гудел вот так, — сложила она губы, трубочкой издав звук какой-то этнической трубы, — Гудел и висел над полом…
— Не надо было любимому парню сыворотку ставить, — мстительно качнулся я в ее сторону, — Имей теперь мужа монстра…
Улица встретила меня полуденным солнцем и картинкой «ожившего» Рубана, вышагивающего сейчас между юрт в мою сторону. Следом за ним валила толпа ошарашенных зевак.
Мне теперь не было смешно. Религиозный экстаз монголов, достигший своего апогея, грозил смести нас как щепочки. Я неожиданно понял сомнения Хурлы насчет правильности нашего появления в такой неурочный час — буквально перед самым истечением китайского ультиматума.
Из палатки Джинна высунулась всклокоченная голова Левы. Высунулась и тут же спряталась. Неожиданно я уловил, как Саня «зовет» легионеров на улицу, если те готовы остаться здесь и присягнуть на верность общине.
Замысел товарища был хорош, и теперь от решения команды наемников зависело очень многое.
Я понимал — у Джинна не такой уж большой выбор и двигать с нами в Россию ему совсем уже нет резона — что там всех ждет? Здесь же на вольных просторах Монголии у наемников есть все шансы себя показать, ведь после Чингисхана и трехсот лет непрерывных войн по всему миру страна не так уж много и воевала. Кочевники понемногу растратили свой боевой пыл, герои умерли, не оставив потомства, и весь монгольский запал на мировое господство понемногу растаял, оставшись в глубине веков.
Надежды мои были не беспочвенными — общую концепцию наемника высказал в свое время хохол Лева еще на сухогрузе:
— Мы солдаты удачи, — ответил он тогда на какой-то вопрос Карины, — Нам везде дом родной…
«Посмотрим», — решился я и «напомнил» легионеру о его же словах, мол, сам говорил: «Кривая покажет…»
Удивления у Левы я не заметил, да, в общем-то, все уже было решено. Джинн собирался лишь запросить особых полномочий в части возможной войны — наверняка он уже оценил перспективность монголов как вояк.
«Выходите уже…» — кипятился я.
Казалось, прошла целая вечность, хотя Рубан еще шагал в мою сторону, раскрывая объятия, а толпа в халатах валила за ним следом, будто поклонники за звездой немалой величины.
Неожиданно я увидел красные халаты лам и среди них вышагивал, возвышаясь на целую голову мой «тугарин» Хурлы.
«Выходите же…» — взмолился я, понимая, что старый лама еще поборется за право сделать из Рубана знамя, но тут полог, откуда торчала полминуты назад голова Левы, откинулся и неспешным шагом через порог шагнули фигуры в камуфляжах и с автоматами.
Толпа чуть тормознула, но задние напирали на первых, и неразбериха позволила ламам во главе с Хурлы обойти их с фланга и оказаться рядом с Сашкой.
— Мы уходим! — крикнул я «тугарину», — Они остаются! — указал я на легионеров.
Джинн скомандовал что-то на французском, и наемники лихо вытянулись в одну шеренгу. Долговязый легионер шагнул к Хурлы и что-то четко доложил тому на английском.
Могу поклясться, гигант его понял. Не буквально, конечно, но история Вавилонского разобщения человеческих языков работала прямо на моих глазах только в обратную сторону.
Когда-то в кинофильме «Особенности национальной охоты» режиссер затронул эту тему снятия давних языковых барьеров в пьяном состоянии. Тот эпизод с легкой реплики Булдакова получил название «горячие финские парни». Так вот сейчас «тугарин» что-то гукнул легионеру на монгольском и, черт побери! — и этот его понял…
Недовольство лам неожиданными переговорами не знало границ, однако мой старый товарищ, похоже, по иерархии стоял выше любых вероисповеданий и попросту указал парням в малиновых халатах монахов буквально «на дверь».
Лучше бы он этого не делал, потому как, старый лама сделал неожиданное движение руками, будто что-то скатывал в ладонях и вытянул руки в нашу с Сашкой сторону.
Единственное что я еще успел запомнить, так это золотую пелену, перед глазами, недоуменный взгляд Рубана падающего вниз прямо на истоптанную сапогами землю и удар неимоверно тяжелого молота с грохотом раскрошившего мое пространство…
«40»
Я ничего не помнил.
Я был ребенком и качался сейчас на досточке, подвешенной меж сосновых стволов. Рядом смеялась такая молодая мама и отец в полевой форме с темно-зелеными погонами.
Вперед-назад. Я хохотал, болтая ногами, и вместе с окружающим миром передо мною качались лица родителей.
Неожиданная прохлада коснулась щеки, и теплый шепот ворвался в так давно позабытую идиллию.
— Рожа, очнись…
Я не знал, что такое Рожа и мне совсем не хотелось покидать укромную безопасную картинку родом из детства. Однако да боли знакомый голос продолжал и молил.
— Очнись… Ну почему ты все время пытаешься умереть когда все уже закончилось?
Захотелось плакать. У меня отбирали сейчас тихий-тихий уютный мирок.
Неожиданно отец насторожился.
— Тебя зовут… — остановил он твердой рукой качели, — Иди… Мы будем тебя ждать… Я, буду тебя ждать… — неожиданно поправился он.
Мамы рядом теперь не оказалось. Мы стояли вдвоем в тени неизвестно откуда появившихся туч, и неожиданная суровость родителя не позволяла капризничать. Огорченно вздохнув, я обнял его ногу, обутую в хромовые сияющие сапоги и прижался, зажмурившись.
