— А Варяга, — злобно отозвался Рубан, — Помирать же едем…
— Слова-то знаешь? — оживилась Карина, — Нет, правда. Всегда мечтала спеть что-нибудь эдакое, если именно так всё заканчиваться будет…
Я промолчал, а Серёга неожиданно заплюхал носом.
Двигатель автомобиля натужно урчал — он явно объезжал какое-то препятствие, пробираясь вперед, и скорость его была невысокой.
За железной коробкой будки иной раз звучала человеческая речь. Один раз даже кто-то из прохожих хлопнул со смехом по обшивке фургона. В ответ из кабины прозвучал злобный окрик и одиночный выстрел.
Испуганный возглас и топот шагов. Шутник явно ретировался.
— На палубу вышел сознанья уже нет, — неожиданно запел Саня.
— Это ж не Варяг, — пыталась возразить Карина.
— Пою что помню, — злобно отозвался Рубан и продолжил, — В глазах у него помутилось.
— Увидел на миг ослепительный свет, — подхватил я щемящий мотив, — Упал, сердце больше не билось…
— Не хочу так! — с неожиданной яростью заорал Сергей, — Так не может быть! Мы же всех победили!
— К ногам привязали ему колосник… — выводили мы на пару с Саней. Нам уже было плевать, что там дальше. Важнее допеть что помнили, чтобы после начать сначала, а потом еще и еще.
Не знаю, что чувствовал сорвавшийся в истерику Серега, а у меня перед глазами вставали вместе с песней русские моряки и нечеловеческие испытания, в которых и шлифовался этот яростный текст.
Мы с Саней были сейчас не здесь, а на крейсерах, что шли под командованием адмирала Рожественского на верную гибель в Цусимском проливе.
Жара и жажда. Нечеловеческие условия. Кто-то бежал на берег, будто иная крыса, но таких было немного, и гибли матросики, гибли, но вахты своей не бросали.
— Напрасно старушка ждет сына домой, ей скажут, она зарыдает, а волны несут от винта за кормой и след их вдали пропадает…
«Нет смерти», — говорили мне Сашкины глаза, — «Нет!» — отвечал ему я.
Автозак неожиданно остановился, прыгнув на кочке, но мы не перестали петь — нельзя останавливаться — мы знали это и пели, наверное, уже по шестому кругу. Теперь уже вчетвером. Эх, если б не эта сушь во рту…
Прервали нас неожиданные выстрелы рядом с машиной. Не сговариваясь, мы замолчали, пытаясь угадать, что происходит.
«Не перестрелка», — понял я и переглянулся с Кариной.
— Добивают, — кивнула она головой, — Мы на закуску.
— Поём что ли? — гнал от себя страх наш интеллигентный Серега.
— Потом. На улице, — отрезала «бандерша».
Клацнула дверь соседнего автозака. Говор на китайском. Кто-то сбрасывал неподвижные тела на землю. Позвякивали цепочки расстегиваемых наручников-кандалов.
Все деловито-споро. Без лишних слов и почти без команд. Каждый знал, что ему делать.
— Тах, — прозвучал в стороне первый выстрел, — Тах-тах, тадах…
— Отработка, — шептал снова замерший на грани истерики Серега, — Мы отработка…
— Драться нет смыла, да и не выйдет — поставила точку Карина и «подбодрила», — Осталось красиво умереть? А, парни?
— Вы просто не знаете, — неожиданно зачастил Сергей, — Я-то не верю, что нас убьют. Вы не подумайте, мне же бабушка про жизнь мою все-все рассказала. Она знаете, какая была? К ней весь Новосибирск ездил.
— Трах-бах, — отзвучали последние выстрелы на улице.
— Так уж и рассказала? — таращился на него Рубан, но ничего Серега ответить не успел.
Шаги. Клацанье замка и неожиданно резкий дневной свет.
Свежий ветер ворвался к нам в автозак, разгоняя запахи тел, крови и нечистот.
Ветер пах морем и свободой — прав был Валентин Катаев никому не убить ветер! Эх…
Солнце! Только сейчас я сообразил, что мы уже несколько дней не были на улице, так бездарно попавшись на удочку триады Дракона.
— Птахина, — показалась в открытых дверях круглая харя обрусевшего Дэн Тина. Колькиного зама и товарища. — Хочеша последней быти? Тогда безы фокусав. Сядыте в стороныке — воздуха дыши.
— Пить дашь? — жарко задышал я, — И сигаретку подкури по-братски, а?
— Питы мало, — выудил Дэн початую поллитровку колы и издевательски отхлебнул, — Сигареты тожы мало. Арымагеддона. Дыши так пока. Небы сонце смотри…
Я молча отвернулся от него и дернул Рубана за тросик — вставай, мол.
Поднимались молча. Обреченно.
На улицу валились кулями — видимо все силы остались там, в автозаке и отзвучавшей старой песне российских моряков.
Солнце лупило нещадно, и было еще не в зените.
— Часов одиннадцать, — прищурился я на редкие облачка и неожиданно увидел портовые краны меньше чем за километр.
Морской воздух вливался в легкие, а я неожиданно понял, чего не хватает для полноты картины. Гуанджоу почти не изменился внешне — те же небоскребы, отстроенные с китайским размахом, те же дорожные развязки. Вот только по ним сейчас никто не ехал.
Людей тоже не было видно. Понятно — какому зеваке захочется попадать под нечаянную раздачу.
Добитые манекены лежали куклами в одной куче. Нашпигованные когда-то системной химией парни навсегда утратили ненужную никому ярость и какие-либо желания. Кровь текла из еще свежих ран и, по-моему, каждый из них имел по аккуратной дырке в голове.
— Хораишо пели, — романтично прищурился Дэн Тин, — Чего сеичас малычите?
Ответа он не дождался и, отвернувшись от нас, махнул бойцам, мол, начинайте.
Конвейер заработал.
— Динь-дилинь, — мелодично звенели заботливо отстегиваемые цепочки кандалов. — День-делень… — летели они в общую кучу.
Первый автозак развернулся и, проезжая мимо нас, до невозможности испортил морской воздух бензиновым выхлопом.
Бойцы споро потащили первого манекена к куче мертвецов. Тот не сопротивлялся и, по-моему, не понимал что происходит.
— Та-дах! — всадил один из них пулю ему в башку.
Мы невольно вздрогнули. Даже привыкшая к переплетам Карина не удержалась.
Расстрел. Сколько я смотрел подобных сцены в еще советских кинофильмах про войну, никогда не примеряя на себя роль жертвы или палача. В иные моменты, будучи еще пацаном, даже закрывал глаза. Не нравились мне во все времена ни удовольствие на лицах маргинальных палачей, ни хладнокровный героизм будущих убиенных.
«Надо же было так вляпаться!» — разглядывал я, как волокут будто куклу очередной манекен.
— Тадах! — грохотал одиночный выстрел.
Второй автозак покинул место расстрела ловко объехав нашу машину. Он даже фафакнул нам и нагло ухмыльнулся через лобовое стекло, мол, пока. Бывайте.
