Немного радовало, что Лоренцо одет теперь по всей форме, еще и строгий темно-синий сюртук с трибунскими нашивками, застегнутый на все пуговицы — это добавляло чуть больше расстояния между ними, пусть и формально. И портупея… рукоять меча ощутимо задевала ее бедро, напоминая…
Но связанной, в повозке со слугами, пожалуй, еще более унизительно. Так, по крайней мере, верхом… Вместе с врагом. Она просто пытается найти оправдание своей слабости. Совсем недавно она была готова умереть, но лишь чуть-чуть отпустило, и возвращаться в клетку было невыносимо страшно.
Мэй пыталась представить, что сделала бы ее мама на ее месте, и не могла. Наверно, просто не могла представить маму рядом с чужим мужчиной. Не могла представить маму связанной и избитой.
«Скачи и не оглядывайся», — сказал ей отец на прощание. Ее вывели из крепости тайными путями. «Ты должна жить, не бойся ничего. Если твой брат уцелеет в этой бойне, он найдет тебя».
Найдет. Возможно, проще всего было бы назвать легату свое имя, но это сразу поставит Дина под удар. Это даст им шанс надавить на него, а ему и так сейчас нелегко. Мэй не позволит.
— Ты хорошо держишься в седле, даже без стремян, — тихо сказал Лоренцо.
Они ехали мимо строящихся рядов, когорта за когортой отправляющихся в дорогу. Лоренцо говорил с центурионами, солдатами, другими трибунами, префектом… Мэй не всегда понимала, кто из них кто, от нашивок и золотых орлов рябило в глазах. Лоренцо говорил и вел себя так, словно был один, словно Мэй не было рядом — только о делах, пропуская мимо ушей все соленые шуточки. И даже на совсем уж прямые вопросы отвечал уклончиво, что «все как надо». Мэй краснела. Хотя тоже старалась держаться, держать спину и невозмутимое лицо, но щеки пылали.
Не стоило. Лучше в повозке… Но теперь уже поздно что-то менять, все видели. В следующий раз она будет умнее.
Лагерь собрали, легион тронулся, Лоренцо перебрался в начало колонны.
Он держался чуть в стороне, не разговаривая ни с кем дороге… светило солнце… лошадь — огромная черная кобыла, мерно покачивалась… Мэй и не заметила, как начало клонить в сон.
Проснулась внезапно, и так же внезапно поняла, что ее крепко обнимают чьи-то руки. И чей-то подбородок у ее носа, совсем близко. Вскрикнула, резко дернулась со всей силы. Только потом поняла…
Лошадь, испугавшись, всхрапнула, едва не встав на дыбы, едва не сбросив, затанцевала не места. Но он удержал. И лошадь, и Мэй, едва не вылетевшую из седла.
— Тихо, тихо, ты чего?
Она выпрямилась, и он отпустил, убрал руки. Да она просто уснула у него на груди, а он поддержал, чтобы не упала. Стало стыдно.
— Сон приснился, — буркнула виновато.
— Ничего страшного, — сказал он, потер ушибленный подбородок, по которому Мэй успела заехать в панике. — Ты только постарайся больше так не дергаться, а то мы с тобой вместе с лошади полетим.
— Хорошо, — сказала она. — Прости. Я никогда раньше не засыпала в седле.
— Вчера Деметри сказал, что после усиленного восстановления может пару дней немного клонить в сон, это нормально. Нужно просто хорошо выспаться, и потом пройдет. А тебе и так нелегко пришлось. Если что, ты спи, не бойся, я держу тебя, и дорога пройдет быстрее.
Дорога…
— А что потом?
Мэй впервые, за столько недель, могла думать о будущем.
— Потом? Вечером мы остановимся, разберем палатки. Будет все так же, как и вчера.
И он просидит всю ночь за столом, сторожа ее?
— Потом — в Илое.
— Потом… лучшим вариантом, на самом деле, было бы вернуть тебя родственникам, это обычная практика. У тебя действительно никого не осталось? Дяди, тетки, братья, муж, может быть?
— Муж?
Лоренцо пожал плечами.
— Ты уже взрослая, почему нет? Джийнарки рано выходят замуж. Сколько тебе? Если есть хоть кто-то, кому ты не безразлична, я готов тебя вернуть.
— За выкуп, — фыркнула Мэй. Отчего-то это злило ее.
— За выкуп, — согласился Лоренцо. — Я прилично отдал за тебя, и хотел бы, по крайней мере, возместить убытки. Ты считаешь, это не справедливо?
— Справедливо, — согласилась Мэй. — Зачем ты делаешь это? Ради денег?
— Денег у меня достаточно, я могу себе это позволить, даже просто так. Делаю, потому, что это кажется мне правильным, только и всего. Мне не нравится, когда с людьми обращаются как с животными. Так вышло, что ты попала ко мне в руки, и теперь я отвечаю за тебя. Что, по-твоему, мне стоило сделать? Оставить тебя в клетке? Дотащить до Илоя и увидеть, как ты умрешь от истощения? И какой в этом был бы смысл?
Лоренцо говорил так спокойно, словно о вещах, которые не могут вызывать сомнений. Словно иначе и нельзя было.
Но ведь другие поступали с ней иначе.
Какой смысл?
— Не знаю, — сказала она.
— Ну, так как? Может быть, ты вспомнишь кого-то из родственников? Я не тороплю, ты можешь подумать. Если не муж, то, может быть жених. Человек, который хотел бы снова увидеть тебя.
Жених. Тарин.
Но нет, она не готова сейчас. Если о ней станет известно Тарину, то станет известно и брату. Нет.
— У меня никого нет, — сказала Мэй.
— Хорошо, — сказал он. — Если тебе некуда идти, то есть другой вариант. Домашней прислугой тебя вряд ли удастся сделать, поэтому я планирую отправить на виноградники. У меня плантации под Алерой, недалеко отсюда, и, если у тебя действительно есть какие-то способности и связь с землей, ты могла бы принести пользу… Хорошее вино всегда ценится. А через несколько лет смогла бы выкупить свою свободу, я готов даже сразу заключить договор. А потом — решай сама.
Виноградники и работа природной с магией. Если другого выбора нет, то это, пожалуй, не самое страшное. Если бы только все действительно было так.
Мэй кивнула — она будет знать.
— Но все же, — сказал Лоренцо, — я слышал, как ты поешь песню ветру. Ты звала кого-то. Мужчину. Мертвых не зовут. Подумай, позвать можно иначе.
7. Илойский трибун
Ужинали в шатре, молча.
Что-то шло не так.
Лисичка. Имэйдаль… Да сколько их, таких лисичек? Джийнарская кровь… Это детское, домашнее имя, но официальное она назвать не хочет. Боится? Пытается защитить?
Кого может защитить эта девочка?
У нее тонкие нежные пальчики, несмотря ни на что. Веснушки на носу.
Когда он снимал ее с лошади… поймал, поставил на землю, и едва нашел в себе силы отпустить. Невыносимо. Она замерла в его руках, поджав губы, глядя в сторону. Отпускать ее не хотелось, хотелось прижать к себе и целовать. И невозможность, неправильность этого — пронзала острой болью в висках и где-то под ребрами. Ослепляя.