Но она не могла. Она прекрасно осознавала, сидя перед ним с распахнутой душой и телом, что не избавит его от мук, если он сам этого не захочет. А жить в этих стенах… с постоянными разногласиями… будет равноценно медленной смерти. Разумеется, не в буквальном смысле. Несмотря на то, что о нем говорили в свете и что он сам о себе говорил, Адам не был чудовищем. Но что касалось эмоций…
Как жить с мужчиной, намеренно отвергающим любовь, которую она закопала глубоко-глубоко в своем сердце?
Покидать Адама ей не хотелось. Она бы осталась с ним навсегда, и пусть это кончится саморазрушением, но, падая вниз, она будет окружена сиянием блаженства. Во всяком случае, о такой страсти ей прежде приходилось лишь мечтать.
Белль положила руку ему на плечо.
— Я люблю тебя, — повторила она. — И никакие твои слова это не изменят. По-твоему, если ты откроешь мне свои темные стороны, все станет по-другому? — Ее сердце как будто зажали в тиски. — Адам, я всю жизнь скрывала свои чувства и желания. Я считала себя счастливой. Я думала, что спокойное шествие по жизни — и есть счастье. Но оно оказалось вовсе не спокойным и не счастливым. Гораздо охотнее я бы боролась здесь с тобой. Справлялась бы с твоей болью, с твоим жутким негативом, сражалась бы с тобой, кричала на тебя, занималась бы с тобой головокружительным сексом. Я не хочу возвращаться домой, в безопасное гнездо. Я больше не хочу плыть по течению. Мне нужны настоящие эмоции. Настоящая жизнь. Сумасшествие, которое происходило между нами. Не пытайся ограждать меня от него, ведь это лучшее, что со мной случалось. Ты — лучшее, что со мной случалось.
Адам покачал головой:
— Я не хочу, чтобы ты жила здесь. Раньше мне казалось, затащу тебя в постель — и начну новую жизнь, забуду обо всем. А оказалось, не могу. И не хочу.
Его слова пронзили ее в самое сердце. Хотя было ясно, что они не правдивые, что Адам просто защищается. Белль разглядела отчаяние в его темных глазах. Как бы он ни изворачивался, в плену у него она никогда не была. Он сам был у себя в плену. И видимо, решил никогда себя не освобождать.
Белль вскочила с кровати и встала посреди комнаты, голая и нимало не смущенная.
— Повтори это, Адам. Если ты хочешь, чтобы я уехала, я не буду навязываться, только посмотри на меня и скажи, что ты правда этого хочешь. То, что случилось с тобой, с твоей женой и сыном, — это трагедия, и ты не в силах ее изменить. Ты врешь самому себе, и я понимаю почему. Из-за страха вновь испытать боль.
— Нет! — прорычал он. — Боли я не боюсь. Я боюсь разрушений, которые могу нанести, когда забываю, кто я и что я такое. Когда позволяю себе поверить в свои якобы добрые и возвышенные качества. Когда балую себя по-королевски, словно заслуживаю большего внимания, чем все мое окружение. Я знаю, сколько это может принести разрушений. Не хочу до этого доводить.
— Ты боишься снова испытать боль, — настаивала она, и ее голос задрожал. — И я тебя не виню. Моя мама не умерла, она просто меня бросила, и всю жизнь мне страшно, как тебе. Стоя сейчас перед тобой, я рискую, потому что любить — значит рисковать собой, своим сердцем. А еще я считаю, что любовь всегда честна. Поэтому я скажу тебе правду. Потерять жену и сына не было твоим выбором. Но сейчас ты выбираешь потерять меня. Потерять то, что могло бы между нами возникнуть. Адам, я никогда не заменю Ианту. И наверное… наверное, ты никогда не полюбишь меня, как ее. Но мне этого и не надо. Я хочу от тебя чувств, на которые ты способен сейчас. Я хочу, чтобы ты просто попробовал. И я хочу, чтобы ты выбрал меня. Выбрал нас. Выбрал жизнь, а не смерть. Раньше выбора у тебя не было. Произошел несчастный случай. Ты ничего не мог сделать. Но сейчас можешь, и ты выбираешь вычеркнуть меня из жизни. Не надо…
Белль была готова умолять его. Упасть на колени. Все, что угодно, лишь бы сохранить его, сохранить их отношения. Когда дело касалось Адама, она уже не думала о гордости. Да и что хорошего могла бы ей дать гордость?
Белль была совсем маленькой, когда ее бросила мать.
Перед отъездом мама наскоро разобрала ее вычурную детскую комнатушку — наглядное свидетельство того, что она лишь изображала из себя хорошего родителя. Потом посадила девочку в машину, которую направили к дому ее отца, и сказала, что никогда не вернется.
Это сломило Белль. Перевернуло ее мир вверх тормашками. Белль неистово закричала, как будто мать могла услышать ее боль, ее страх. Но мать отвернулась, и девочка начала рыдать. Она сидела одна в машине с несчастным водителем, которому просто дали указания. Одинокое создание, полное горя и отчаяния.
Но сейчас она не раскиснет. Только не теперь. Только не перед лицом Адама.
Провались она на месте, если позволит Адаму вернуться во тьму, не обрушив на него всю мощь своего света. Она не боялась быть громкой. Не боялась любить, не боялась разорвать себе грудь и показать ему содержимое.
Потому что без него ее сердце не нужно было защищать. Он был ее сердцем. И она не намерена его терять.
— Может, ты и права. — Его голос был таким же невыразительным, как и лицо. Он наклонился и зажег лампу, от яркого бокового света его шрамы проступили сильнее, подчеркнув выступы и впадины изуродованной кожи. Как будто через нее проступила вся его внутренняя боль и тьма. — Может, я выберу отпустить тебя. Но это мое право, понимаешь? Мое желание. Я такой, какой есть, и больше мне нечего предложить. Последние недели мы веселились — если это слово подходит такому, как я. Я искренне наслаждался твоим прекрасным телом, но это не любовь. Любовь у меня была, — выдавил он. — Теперь она мертва. Если ты хочешь любви, тебе нужно уйти. Это еще хорошо, что я тебя прогоняю, а не забалтываю словесами, которые ты хочешь услышать. Я могу держать тебя здесь, пользуясь твоим телом, как мне заблагорассудится, но это не принесет тебе счастья. Отправляя тебя домой, я делаю милость. На твоем месте я бы предпочел достойный уход.
Проникая в самую душу, его слова заполняли ее грудную клетку и не давали дышать. И все-таки, уголком сознания, Белль поняла, что он лжет — после слов о милости. Будь Адам вполовину так жесток, каким теперь притворяется, он бы не оказал ей никакой милости. Если бы дело было в сексе, он бы не отпустил ее. Ему ничего не стоило содержать ее. Он врал именно затем, чтобы она уехала.
Как больно слышать, что он не считал их отношения любовью. Для него они были мелкими, малозначимыми, тогда как для Белль они оказались новым огромным миром. О существовании которого она и не подозревала.
— Ты правда хочешь, чтобы я ушла?
Помедлив, Адам кивнул:
— Так будет лучше.
— А ты, значит, останешься здесь зализывать раны? Будешь вскрывать их раз за разом, не позволяя себя лечить, потому что тебя устраивает жить в страдании и ты боишься испытать новую боль?
Он так быстро вскочил с постели, что она даже не успела отреагировать. Она вжалась в стену, и вдруг ладонь Адама мягко накрыла ее горло.
— Это не значит, что я больше не испытываю боли. Меня трудно ранить глубоко. Если ты не уедешь, то обречешь себя на вечное страдание. Сейчас дверь открыта, Белль, потом — вряд ли. На твоем месте я бы уносил ноги. Возвращайся к Тони. Возвращайся на побережье, к своему отцу. Все-таки он болен, и будет лучше, если ты проведешь с ним его последние дни.
