— Да, эти Островские — два сапога пара! Оба до безобразия жестоки — одна била, другой — насиловал. Не важно, что смертельную настойку наливала мачеха, пасынок не далеко от неё ушёл — закапывал трупы в собственном саду, — отозвался исправник.
— В этом вы правы, — согласился барон. — Только нужно помнить, что Илария пасынку — ещё и тётка. Одна кровь. Возможно, что тяга к душегубству у них семейная.
— Вот именно! Тяга к преступлениям семейная, только женщина совсем рехнулась, а мужчина кое-что ещё соображал. Как Островский увидел, что княжна сбежала, так кинулся свидетелей уничтожать. Я думаю, что он мачеху со служанкой обманул: предложил что-нибудь этакое, с вывертом, мол, для всеобщего удовольствия, ну и связал их друг с другом, чтобы по одной не ловить. Потом выстрелил мачехе в грудь, баню поджёг, а следом — дом. О Даше Морозовой негодяй и не думал, девушка была истерзана, а тут ещё дым и огонь. Островскому, может, даже нравилось, что его жертва умрёт в муках. Одного только он не предвидел, что вы так быстро со своим отрядом приедете и успеете баню потушить.
Исправник был человеком опытным: и начальство понимал с полуслова, и дела вёл с толком. Он-то и подсказал барону, что надо бы оформить показания служанки протоколом, а после, как положено, доложить о случившемся по инстанции.
— Вы уж о княжне Черкасской в своём рапорте не упоминайте, — попросил Тальзит. — Девице ещё замуж выходить, незачем лишний раз её имя трепать.
Исправник надолго задумался, а потом не слишком уверенно предложил:
— Может, написать, будто вам кто-нибудь донёс о преступлениях в Афанасьево?
— Вот-вот, самая подходящая формулировочка, — обрадовался барон, — генерал-губернатор у нас человек новый… Зачем нам лишнее озвучивать, смущать покой его высокопревосходительства?
Нового генерал-губернатора недавно прислали из столицы на смену предыдущему, ушедшему на войну во главе ополчения. Слухи о назначенце ходили не слишком лестные: поговаривали о чванстве и высокомерии. Так что исправник понял всё как надо.
— Не беспокойтесь, Александр Николаевич, — пообещал он. — Напишу бумагу и принесу вам одним глазком глянуть.
Обещание своё исправник сдержал и на следующий день принёс барону рапорт. Всё было описано так, как и договаривались: злодеяния Островских излагались во всех подробностях, а причиной своевременного приезда предводителя дворянства в Афанасьево стал донос. Исправник не расшифровывал, кто оказался доносчиком, в крайнем случае (если начнут спрашивать) капитан с чистым сердцем отправит любопытных с вопросами к самому Тальзиту.
— Прекрасно! — согласился барон. — Отправляйте…
Исправник пошёл было к выходу, но на полдороге замер и повернулся к начальству, как будто собираясь что-то сказать. Однако промолчал.
— Что такое? — подбодрил его Тальзит.
— Тут ведь вот что… Чулкова-то знает, что княжна в Афанасьево приезжала. Вдруг где-нибудь ляпнет?
Да, об этом Александр Николаевич как-то подзабыл. Но допустить, чтобы в уезде мыли кости его крестнице, барон тоже не мог. Хотя чего он испугался? По большому счету эту Чулкову наказывать было не за что. Она, как сама сказала, являлась существом подневольным. Безумная хозяйка угрожала Анфисе смертью… Как служанка могла ослушаться?
— А что у нас есть на эту Чулкову? Какое обвинение мы можем ей предъявить? — поинтересовался барон.
— Что не донесла… — сообщил исправник.
— Боялась! В конце концов, Анфиса имела дело с убийцами и не сомневалась, что её так же зароют в саду, как и бедных девушек.
— Так что же выпустить ее? — с надеждой спросил исправник. — Она всё ноет, просится на свободу, говорит, домой в Курляндию вернётся. Там у неё какая-никакая, а родня, да и мужнина могилка опять же… Если честно, осточертела мне эта уродина.
— У неё ведь вроде паспорт сгорел?
— Так у неё всё сгорело! Из Афанасьева её на телеге, завернутую в одеяло, привезли. Платье и башмаки моя жена уже в участок из милости принесла.
— Тогда давайте сделаем так, — предложил барон. — Выписывайте Чулковой прогон в Курляндию, я дам денег, а уж ваша почтенная супруга пусть сделает божескую милость — купит этой женщине вещи в дорогу.
Тальзит открыл ящик стола и достал четыре ассигнации по десять рублей.
— Мне кажется, что этого должно хватить и на вещи, и на жизнь, и на прогоны до Курляндии.
Исправник уверил начальника, что такой суммы за глаза хватит и, повеселев, отбыл из Троицкого. Барон спросил себя: можно ли считать, что мерзкое дело закончено? Впервые с начала ужасной драмы Тальзит смог сказать себе: «Да».
И вдруг это письмо! Оно было словно гром среди ясного неба. Если в Курляндии обнаружили тела ещё пяти жертв, то рано или поздно полиция передаст эти сведения по инстанциям, и в уезд к Тальзиту приедут следователи. Как же удачно, что они с исправником смогли исключить имя Долли из всех бумаг. Чулкова уедет в свою Курляндию, а больше княжну никто в доме не видел. Даст бог, всё обойдётся.
«Надо бы ответить Орловой, — вдруг сообразил барон. — Только что писать-то?»
Он ещё раз прочитал письмо фрейлины, та подробно изложила известные ей факты, но также тщательно воспроизвела и все выводы, позволившие ей сделать попавшие в цель предположения. Эта женщина оказалась на редкость проницательной и, похоже, благородной, раз сочла своим долгом обратиться к незнакомому человеку в попытке предотвратить новые преступления.
«Так что же написать Орловой и о Долли?» — задумался Тальзит. Этого ему не хотелось.
Промолчать? Неприлично получится… Однако выход нашёлся. Можно ведь не называть имен, а написать: «моя крестница» или как-то еще. Александр Николаевич так и сделал: сначала описал появление Островского в уезде, его успех в местном обществе, а следом перешёл к исчезновению девушек, трагической ночи и пожару. Барон подробно рассказал, что он обнаружил на пожарище, и объяснил, как спаслась последняя жертва. Особенно подробно Тальзит остановился на показаниях Анфисы Чулковой.
Письмо получилось длинным, но барон посчитал, что Орлова оценит его труды. Тальзит уже приготовился запечатать конверт, когда шум шагов в коридоре возвестил о приходе гостя. В кабинет вошёл исправник. Поздоровавшись, отрапортовал:
— В ратмановской роще нашли кострище, а в нём — труп, к счастью, не до конца обгоревший. Видать, огонь запалили во время дождя, вот пламя и затухло. У покойника имеется дырка от пули меж глаз, но всё равно узнать его можно. Это тот самый частный маклер, которого мы упустили. Но что самое интересное, так это содержимое его карманов.
Исправник выложил на стол помятые и закопчённые часы, перевернул их крышкой вверх. Барон увидел сделанную по-французски гравировку: «Дорогому Лаврентию от отца».
— Наверное, Островский решил, что надпись сохранится даже в пламени. Труп полностью обгорит, а мы найдем часы и придём к простому выводу: маклер из-за денег убил своего заказчика.
