«Слава тебе, Господи, — порадовался он, — имя Долли нигде не всплыло».
Полицмейстер лично присутствовал на допросе Анфисы Чулковой, та вновь завела свою жалостливую песню о бедной подневольной вдове, а потом огорошила Григория Адамовича такими подробностями интимной жизни семейства Островских, что пробила даже загрубелую шкуру полицмейстера, и тот приказал гнать мерзкую сплетницу с глаз долой.
Комиссия давно отбыла обратно. Послание Орловой надо было отправить сразу же после этого. Александру Николаевичу стало стыдно: как он мог так запамятовать?
Тальзит достал письмо, перечитал его и остался доволен — всё было изложено толково и подробно. Поставив под своей подписью значок постскриптума, барон добавил рассказ о найденном в роще теле маклера Сидихина и о подкинутых в карман убитого часах. Напоследок написал, что, судя по всему, Островский покинул губернию, и, чуть поколебавшись, все-таки добавил, что крестницу и её юную подругу — последнюю жертву преступников — удалось вывезти из имения с намерением отправить «как можно дальше».
«А не послать ли фрейлине копию допросов Чулковой? — спросил себя барон. — Если Орлова так дотошна, пусть уж и меня проверит».
Добавив к своему письму копию протоколов допросов, сделанную исправником специально для начальства, Тальзит с чистой совестью запечатал конверт и отдал его лакею, чтобы завтра же отправить с нарочным на почту. Александру Николаевичу очень хотелось верить в то, что Островский больше не станет преследовать ни Долли, ни Дашу Морозову, но сердце говорило о другом — это было бы слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
— Господи, помоги бедняжкам! — попросил Тальзит. — Не дай негодяю разыскать их убежище.
Барон решил написать Черкасским. Он слово в слово повторил то, что уже изложил фрейлине, поэтому закончил быстро. Обозначив на конверте адрес, Тальзит вдруг впервые задумался: разумно ли было отправлять княжон в Санкт-Петербург? Может, лучше остаться в Москве?
Глава семнадцатая. Благие дела
Весна принесла в Москву яркое небо, ласковое солнце, а потом и нежнейшую серебристую листву. По всему центру города стучали топоры. Мастеровые поднимали на талях длинные толстые балки, обивали железом крыши и штукатурили фасады.
Долли радовалась теплу, весне и крепнувшей в душе надежде. Похоже, что её план сработал и Островский потерял их след, по крайней мере, никаких признаков его присутствия княжна не ощущала. Впрочем, для неё самой это ничего не меняло: простить себя за легковерие и преступную глупость Долли не могла. Единственным утешением было то, что урок она усвоила и дала себе слово никогда уже больше не поддаваться ни на лесть, ни на мужские чары.
Старая графиня запретила своим воспитанницам выходить за ограду, но Долли быстро нашла выход из положения. Одевшись в крестьянское платье, она проскальзывала через калитку в Колпачный переулок и, скромно опустив голову, как это делали дворовые, быстрым шагом сбегала вниз к Хохловскому и скоро входила в двери храма Святого Владимира.
Это дело теперь занимало все её мысли. Верная обещанию, данному тётке в день приезда, Долли сразу же познакомилась с настоятелем храма отцом Серафимом и от имени графини Апраксиной и её внучатых племянниц предложила средства на восстановление. Отец Серафим предложение с благодарностью принял, и теперь Долли каждый день приходила в церковь, чтобы узнать, как идут дела и чем ещё можно помочь. Княжна сплела милую историю о том, почему ходит в крестьянском платье, намекнув на солидарность с бедными погорельцами, живущими в страшной тесноте и нужде в соседнем Ивановском монастыре. Впрочем, Долли могла бы и не стараться, у настоятеля накопилось столько проблем, что ему не было дела до людских чудачеств, да и в храме никто не спрашивал, почему благородная девица приходит одетая крестьянкой.
Теперь Долли носила с собой пистолет, пришив для него крепкий холщовый карман сначала к душегрейке, а с наступлением тепла — к поясу нижней юбки.
— Пистолет один раз уже спас мне жизнь, — объяснила княжна тётке, — я больше никогда не стану рисковать и не оставлю оружие дома.
Долли отдавала на храм все свои карманные деньги и передавала отцу Серафиму средства от графини Апраксиной. Тётка уже несколько раз отправляла настоятелю храма кошель с деньгами, где было ровно пятьсот рублей. Долли же сразу по приезде написала брату, что хотела бы пожертвовать часть своего приданого на восстановление церкви, где крестили их бабушку. Лиза тоже написала Алексею, прося разрешения поступить так же со своими деньгами: она хотела их пожертвовать на восстановление храма Святой Елизаветы в Ивановском монастыре. Княжны были уверены, что брат их поймёт, и с нетерпением ждали ответа Алексея.
Сегодня Долли взяла тяжёленькую кожаную сумку с пятью сотнями рублей серебром, приготовленную вчера старой графиней, заколола под подбородком тёмно-синий платок и привычным путём поспешила к храму. Ноги легко несли её по крутому спуску мимо белёных стен палат Лопухиных, и княжна ласково касалась ладонью шершавых старинных кирпичей. Задумавшись, она машинально свернула за угол и с разбега налетела на идущего навстречу человека. От удара тяжёлая сумка выскользнула из пальцев Долли и с глухим стуком упала на землю.
— Господи!.. — ужаснулась княжна и бросилась на колени, сгребая утонувшие в пыли рубли.
Она подбирала монеты, стараясь не пропустить ни одной. Наконец всё было собрано. Долли затянула шнурок сумки и, прижав драгоценную ношу к груди, поднялась.
— Вот, возьми ещё, — произнес звучный мужской баритон, и перед опущенными глазами княжны возникла ладонь с серебряным рублём.
Долли взглянула на говорившего. Перед ней, строго прищурив яркие синие глаза, стоял красивый шатен лет двадцати пяти. Монету он держал левой рукой, потому что правая висела на широкой чёрной перевязи.
— Спасибо, — поблагодарила Долли, взяла рубль и шагнула вперед, пытаясь обойти незнакомца.
Но тот заступил ей дорогу и строго спросил:
— И откуда у тебя такие деньги, красавица?
— Я выполняю поручение своей хозяйки, — быстро нашлась Долли, — несу пожертвование настоятелю храма.
— Вот как?.. Почетное дело! Давай-ка я провожу тебя и прослежу, чтобы деньги попали по назначению, — предложил незнакомец.
Он смотрел с недоверием, явно считая странную крестьянку воровкой. Теперь от этого правдолюба точно не отделаешься. Долли улыбнулась строгому кавалеру самой обворожительной улыбкой и кивнула в знак согласия. Шатен пропустил Долли вперед, а сам пошёл рядом. Она прибавила шагу, но конвоир не отставал, и уже через три минуты пара остановилась у кованых ворот в белой церковной ограде.
— Спасибо, что проводили, вам нет нужды взбираться на эту крутизну, ведь вы ранены. — Долли сочувственно взглянула на чёрную перевязь на руке незнакомца и кивнула на крутую лестницу, ведущую к входу в храм.
— Я вообще-то ранен в руку, — парировал надоеда, — поэтому моим ногам ничто не мешает подняться вместе с тобой.
