Утро вновь оказалось жарким, но после ночной грозы дышалось легче. Лаврентий встал у окна, ожидая, пока Параскева накроет на стол.
— Готово, барин, хорошо вам покушать, — возвестил весёлый голос.
Островский обернулся и увидел, что чёрные глаза стряпухи скромно опущены, но тесёмка на вышитой рубахе развязана, а ворот на пухлой груди распахнут.
— Вот оно что! — обрадовался Лаврентий. — Да ты вроде меня приглашаешь?
Неутоленная похоть ударила так, что плоть сразу восстала. Перестав хоть что-то соображать, Островский засунул руку под соблазнительно распахнутый женский ворот и смял тяжёлую, как большой тёплый шар, грудь. Параскева стояла молча, всё так же, не поднимая глаз, но, когда постоялец стал крутить ей соски, издала тихий блаженный стон.
— Нравится? — прошептал Лаврентий, покусывая мочку женского уха.
Дыхание Параскевы участилось, а на лбу сверкнули бисеринки пота. Тогда Островский схватил подол её сарафана и высоко задрал его, накинув стряпухе на голову. Широкие бедра и жирный белый живот прежде не понравились бы Лаврентию, но теперь, после воздержания, показались ему необычайно аппетитными.
— Дрянная баба! — воскликнул он. — Сейчас я тебя научу, как к постояльцам приставать.
Тяжёлый удар пришёлся по белому заду. На одной из ягодиц отпечатался след руки, и кровь взорвалась в жилах Лаврентия. Размахнувшись ещё раз, он ударил женщину по другой ягодице, а потом, сдвинув к краю стола посуду, схватил Параскеву за плечи и прижал её животом к столешнице. Сарафан всё ещё закрывал голову и плечи стряпухи, а обнаженные ягодицы со следами ударов белели прямо перед глазами Островского. Женщина пошевелилась и, предлагая себя, раздвинула ноги.
— Да ты — совсем распутная! Сейчас получишь по заслугам, — хрипло простонал Лаврентий и стал лупцевать пухлый зад. Каждый звонкий шлепок отдавался счастливым томлением в его чреслах. Когда ягодицы стали ярко-малиновыми, Островский с наслаждением вонзился в истекающее соками лоно Параскевы. Хватило мгновения — хрипло зарычав, Лаврентий упал лицом на спину стряпухи. Из-под сарафана раздался низкий звериный стон.
Островский рывком выпрямился, поднял со стола Параскеву и опустил сарафан вниз. Лицо женщины стало пунцовым, она задыхалась.
— Посмотри-ка на меня! — велел Лаврентий.
Кухарка послушно подняла на него залитые истомой чёрные глаза.
— Говори — ты поняла, что я теперь твой господин, а ты моя раба?
— Да, господин…
Развратная баба ухватила суть игры и, похоже, совсем не возражала.
— Приходи вечером, как хозяйка уснёт, сразу и приходи.
Параскева тихо хмыкнула, и Островский вспомнил прежние подозрения, из-за которых раньше избегал стряпухи. Он в первый же день понял, что развратница ублажает своего хозяина. Но теперь это даже показалось пикантным.
— Как только хозяин тебя поимеет и отпустит, сразу же иди ко мне, — велел Лаврентий.
Стряпуха игриво засмеялась и вышла, а Лаврентий стал с нетерпением ждать ночи. Новая любовница не разочаровала. Она выполняла все прихоти Островского и, казалось, сама упивалась тем насилием, с каким он ею овладевал.
Долгое воздержание сыграло злую шутку: найдя любовницу, которой оказалась по нраву его жестокость, Лаврентий так увлёкся тайной связью, что забыл о своих планах и впал в зависимость от этой простой бабы. Спустя две недели он вдруг опомнился и осознал, что теряет волю. Разочарование и чувство вины пробудили в нём злость. Хватит дурака валять! Пора возвращаться к прежним задумкам. Надо найти богатую невесту, а Параскеву взять стряпухой в дом.
На следующий день утром, когда любовница принесла завтрак, Островский пристал к ней с разговором:
— Послушай, я хотел попросить тебя кое о чём. Найди мне богатую невесту — единственную наследницу отца. Ты ведь во всех соседних домах девиц знаешь?
— Конечно, — подтвердила стряпуха. Она, казалось, ничуть не удивилась такой просьбе. — Тебе какую невесту, барин? На этой стороне улицы усадьбы купцов, а на той — дворян Апраксиных и Лопухиных.
— Каких Апраксиных?! — вскричал Лаврентий, вскочив со стула.
— Графов, — удивилась Параскева. — Сам-то хозяин усадьбы давно помер, а вдова — ещё бодрая.
— Как зовут графиню? — прохрипел Островский, которому показалось, что земля разверзлась у его ног. Он уже предчувствовал, каким будет ответ.
— Евдокия Михайловна. — Параскева забеспокоилась. — Да что с тобой, барин? Ты побледнел весь.
— Княжны, её воспитанницы, с ней? — Лаврентий не мог поверить, что он пять месяцев прожил рядом со своими врагами и напрасно потратил кучу денег вместо того, чтобы расспросить собственную кухарку.
— Да нет в доме никого — уж я-то знаю! — Параскеву прямо-таки распирало от собственной значимости. — Их экономка в наш храм к обедне ходит, так она говорила, что недели две назад за хозяйкой и барышнями по приказу племянника графини приехал какой-то англичанин, он и увёз всех женщин в столицу.
Лаврентию вспомнилась записка, доставленная мальчиком-конюхом со столичного тракта. Всё было так просто! Если бы тогда поехать на почтовую станцию, то всё можно было бы уже давно закончить. А теперь дело загублено… Островский заскрипел зубами от злости, но тут же опомнился. Пусть он ошибся, но всё ещё можно исправить!
— Узнай для меня у этой экономки адрес графини в Петербурге. Наверняка дворецкий или управляющий знает, — потребовал Островский и протянул любовнице два пятачка. — Один возьмёшь себе, а другой — для твоей экономки.
Параскева жадно схватила деньги, сунула их за пазуху и протараторила:
— Хорошо, барин, я всё сделаю.
Она убежала, а на следующий день сообщила любовнику, что графиня Апраксина собиралась остановиться в столичном доме своего племянника на Миллионной улице. Лаврентий сразу же рассчитался с хозяином и, наняв почтовую тройку, выехал в столицу, моля Бога, чтобы на сей раз не опоздать.
Островский больше не вспоминал о Параскеве, другие чувства захватили его, а вот стряпуха ещё долго вздыхала о молодце-постояльце. Ей так хотелось поговорить о нём. Но с кем? Не с хозяйкой же — старой жадной каргой, давно подозревавшей о связи стряпухи и своего мужа.
«В церковь, что ли, сходить? Замолить грехи, чтобы поскорее забылся окаянный кобель…» — размышляла Параскева, вытирая посуду, когда в дверях кухни возникла фигура в чёрном. Стряпуха с радостью воскликнула:
— Ой, это ты?! Как славно… Заходи же скорей!
Несмотря на страшную жару, Параскева плотно прикрыла дверь кухни и занавесила окно.
Глава девятнадцатая. Смерть кухарки
От запаха болела голова, не помогали ни капли, ни саше, ни мокрое полотенце, а всё потому, что пахло краской, — и это в такую жару! Хорошо бы полежать в саду, да вот беда — сада в огромной усадьбе Орловых-Чесменских на Донском поле больше не было. Что не сгорело в пожаре, то вырубили на дрова французы, облюбовавшие под казармы соседний Донской монастырь.
