Отношение ливонцев к ордену и католическим ландсгеррам отражено на страницах «Хроники провинции Ливонии» Бальтазара Рюссова. Пастор обрушился на «старую Ливонию» со страшными обличениями. Он писал, что накануне гибели в Ливонию пришел Сатана и посеял «плотскую гордость, негу, высокомерие, роскошь, невоздержанность и другие грубые пороки и грехи». Возросли «свобода и своеволие», которые и привели страну к гибели. По словам Рюссова, «как правители, так и простые дворяне не хотели ограничить роскоши в своих одеждах и нарядах. Ибо простые сановники, как командоры и фохты, подобно королям и князьям, хотели щеголять и хвастать золотыми цепями, трубами и драгоценными одеждами в противность всякому приличию». Проповеди читались от случая к случаю, запустели школы и не было ни одного университета, так как корыстные вельможи не хотели тратиться на просвещение.
Одуревшие от безделья магистры и рыцари, по Рюссову, все больше погружались в пучину порока и сластолюбия: «Некоторые орденские магистры… из праздности впали в такой разврат, что стыдно о том и вспомнить. Об их наложницах нечего и говорить, так как это не считалось у них стыдом: подержавши у себя наложницу некоторое время, они выдавали ее замуж, а себе брали новую. Точно также бывало у епископов и каноников <…> Этих женщин все называли не непотребными женщинами, а хозяйками и „женщинами, внушающими мужество“ <…> Что же касается до обыденной жизни и занятий орденских братьев, каноников и дворянства, то в те времена вся жизнь их проходила… в травле и охоте, в игре в кости и других играх, в катанье верхом и разъездах с одного пира на другой, с одних знатных крестин на другие… с одной ярмарки на другую. И очень мало можно было найти людей, годных для службы где-либо вне Ливонии… или на войне».
У подобных рыцарей была своя система ценностей: «кто мог лучше пить и бражничать, драться, колоть и бороться», петь непристойные песни на пирах, «…кто оставался последним и перепивал всех остальных, того на другой день провозглашали храбрым героем и его почитали и славили, будто он покорил какую землю… Во всех землях в то время лучшей похвалой ливонцев было то, что они — славные пьяницы». Пьянство распространялось и на молодежь, 12–14-летних мальчиков. В Ливонии, по словам Рюссова, «среди некоторых разумных» ходила поговорка: «Да спасет нас Господь от феллинского танца, от витгенштейнского пьянства и от везенбергской чести» (знаком последней считался шрам на щеке, полученный в драке — так называемый «везенбергский коготь»). Интересы дворян ограничивались исключительно развлечениями: «В больших собраниях не слышно было у них разговора о важных предметах или переговорах, но только о зайцах, лисицах, собаках и борзых, и о других бесполезных предметах». В монастырях (например, в монастыре Святой Бригитты) священники бесстыдно на праздники предоставляли площадки для чуть ли не языческих игрищ, сопровождавшихся пьянством и гульбой, будучи «в безумной уверенности, что подобное бесчинство составляет особенно приятную Богу службу и что этим они заслужат у Бога большую милость». Лишенные боевого духа рыцари говорили: «Сохрани нас Господь от немецкой войны (то есть от отправки на фронт какой-либо войны, которую в Европе вела Священная Римская империя), русские же нам не страшны».
Ливонская армия у хронистов того времени носит карикатурный характер. Например, Рюссов описывает эпизод из «войны коадъюторов» 1556 года: прошел слух, будто бы из Пруссии должна прибыть армия наемников-кнехтов на кораблях для нападения на Ливонию. По имениям нобилей из канцелярии ордена и от городских властей рассылаются письма, в которых содержится призыв немедленно «по числу своих имений» вооружать ратников. Рюссов саркастически замечает: «…в то время у многих неопытных ливонцев, не думавших о войне, не было ни ратников, ни оружия по числу их имений, поэтому должны были наскоро отправиться в поход ненемецкие подконюшие и старые шестифердинговые кнехты (служившие за шесть фердингов), которые уже почти до полусмерти спились и обабились, и наверно за всю жизнь не разу не выстрелили. Когда же они напялили на себя старую заржавевшую броню и должны были двинуться в путь, то сначала крепко перепились и клятвенно обещали вместе жить и умереть. Затем многие из них полумертвые сидели на конях и, наконец, двинулись в поле. Тогда жены, служанки и дети так выли и плакали, будто эти воины никогда более не могут вернуться». Что ни говори, картина получилась впечатляющая. Рюссов с усмешкой замечает, что когда это грозное войско прибыло к берегу — предполагаемому театру боевых действий, то противника там не обнаружило. Пропьянствовав там несколько недель, ополченцы воротились домой, «не без славы и чести, по их мнению». Хронист всячески подчеркивает, что военный уклад оказался совсем в новинку для отвыкших от боевых действий земель ордена.
Таких бесчинств Бог не стерпел и наказал орден. «Перемена и разрушение древнего ливонского господства, дворянства и вообще всех городов и замков не есть дело московита, а дело всемогущего Бога, который принужден был употребить московита как бич против Ливонии. <…> И если бы всемогущий Бог, по особенной милости, не наказал Ливонию, то содомские грехи… казались бы в настоящее время слишком ничтожными по сравнению с ливонскими грехами», — писал Рюссов.
Начавшаяся война разрушала привычный уклад жизни ливонцев и облик Ливонии. До 1558 года ее устаревшие в фортификационном отношении замки и города не производили на жителей «милитаристского впечатления», а рассматривались скорее как деталь ландшафта. Средневековые крепости в условиях массового использования артиллерии и огнестрельного оружия были бесполезны и потому быстро превратились в полуразрушенные руины, брошенные своими обитателями.
Города также не были готовы к войне: в январе 1558 года во время похода Шигалея к Дерпту население окрестных деревень пыталось укрыться в городе, но места всем не хватило, и многие замерзли в городских рвах под стенами крепости.
Грабеж стал обычным явлением. Мирных жителей грабили все, у кого было оружие: и оккупационные войска, и свои же рыцари, и крестьяне, в отсутствие сбежавших хозяев объединяющиеся в разбойничьи шайки. Поэтому для одних главной заботой стало, как бы сохранить нажитое добро, а для других — как захватить чужое. Причем и те и другие преступали моральные запреты. Так, многие богатые жители Дерпта при подходе русских прятали золото под могильными плитами своих предков, а московиты в поисках ценностей раскапывали эти могилы. Ни тех ни других святотатство уже не смущало.
Из-за разбоев удобные дороги, бывшие гордостью Ливонии, стали пустынными. Хорошей дорогой теперь считается бездорожье, путь через леса и малопроходимые местности. В них меньше риска нарваться на разбойников и праздношатающихся воинов любой армии.
Для многих Ливонская война носила «коммерческий характер», начиная с правителей государств — вымогающего дань русского царя и присваивающего себе 40 тысяч талеров ливонского магистра — и заканчивая местным населением. Помимо банального мародерства, процветала продажа и перепродажа амуниции, операции с движимой и недвижимой собственностью, наемничество.
