– И что не так? – не понял Глеб Михайлович. – Вся переписка в полном порядке.
– Разве вы не видите? Это же поддельные письма!
– Что?
– Бумага совсем не та, чернила другие, и даже почерк подделан весьма скверно. Вот как должны выглядеть настоящие документы.
И Нарышкин открыл папку, которую держал в руках. Там имелось письмо, бережно упакованное в прозрачную обертку.
Глеб Михайлович долго лицезрел его, вертел так и эдак, поднимал бумагу кверху, опускал вниз, а потом признался:
– Бумага у вас и впрямь чуть желтей, но это зависит от освещения и условий хранения документа. Чернила тоже выцвели сильней, но, вероятно, ваш документ хранился в открытом доступе или на ярком солнце. Вот на нем и произошло преждевременное старение. А возможен и такой вариант, что изначально чернила и бумага были иного качества, нежели те, что использовались для составления документов, хранящихся у нас. Вот и изменения они также претерпели несколько иные.
– Хорошо. Допустим. Хотя я постарался выбрать письма, которые были написаны в тот же период и в том же имении. Но допустим, в кабинет хозяина принесли другую пачку бумаги. Одновременно в чернильницу залили новую порцию чернил. И одновременно заменили вообще весь чернильный прибор вместе с перьями, которые также стали писать более жирно. Но почерк! Почерк совсем другой. Взгляните сами!
Глеб Михайлович взглянул и растерянно посмотрел на молодого человека:
– Не знаю. Мне кажется, что очень похож.
– Похож, но не идентичен! А если два этих письма пишет один и тот же человек с промежутком всего в пару недель, то как почерк может оказаться разным?
– Ну… руку там повредил. Декабрь месяц, если судить по дате. На коньках или санках потешался, упал и руку вывихнул. Писать мог с большим трудом. Но, превозмогая боль, терпел и работал.
– Но почему-то изменение почерка видно лишь в тех письмах, которые хранятся у вас в витрине. Конечно, мы будем проверять мою догадку, но сдается мне, что дело не обошлось без подлога.
Глеб Михайлович выглядел жалко. Такой удар был нанесен по его самолюбию, что старик едва не падал с ног. А он-то еще всегда утверждал, что у них в музее работают исключительно честные и проверенные сотрудники. Поэтому и молодежь набирали столь неохотно. Все по той же причине, чтобы в музее оставались лишь самые верные из верных, неспособные не то что на воровство, но даже на малюсенькую ложь, если дело касалось имени великого героя страны.
– В последнее время мы приняли на работу трех новых сотрудников, – наконец выговорил он. – Все они казались приятными молодыми людьми, но, возможно… письма… Это дело рук кого-то из них?
Ксюша, которая подслушивала этот монолог с балкона, так и вспыхнула от возмущения. Послушайте, что он болтает! А она-то еще считала Глеба Михайловича милым старичком!
– Впрочем, насчет Ксюши я погорячился, у меня нет сомнений в ее честности. А вот двое других молодых людей… Особенно один из них… Вениамин… Он из породы тех людей, которые считают, что им все позволено, а все и всё вокруг них существуют исключительно для обслуживания их собственных интересов.
– Обвиняете?
– Я лишь говорю, что по своим морально-этическим качествам Вениамин мог оказаться способен на… на такое.
Ксения не могла не восхищаться ловким маневром Глеба Михайловича, поспешившего обвинить во всем случившемся именно покойника. Во-первых, Вене теперь уже было все равно. И вряд ли Веня восстанет из гроба, чтобы отвести от себя напраслину с единственной целью – восстановить свою честь. Для людей вроде Вени понятие чести и доброго имени было чем-то устаревшим, чему место на свалке вместе со многими другими вещами. А во-вторых, Веня для Глеба Михайловича был просто никто, и даже хуже того, чужак, нагло вторгшийся в их спокойную и размеренную музейную жизнь и грозивший все в ней порушить.
Нарышкин слова Глеба Михайловича выслушал с почтением.
– Я учту ваше мнение, но внутреннего расследования все равно не избежать.
– Но Вениамин мертв! Если даже вы и докажете его вину, теперь уже ничего не изменить.
– Насчет убийства Вениамина я уже имел удовольствие нынче утром пообщаться со следователем, который ведет это дело. Собственно, в этом и заключается причина моего опоздания. Не пожелай следователь непременно переговорить со мной, я был бы в музее уже к моменту открытия, а не спустя несколько часов после него.
Значит, следователь беседовал с Нарышкиным! И, видимо, нашел его объяснения удовлетворительными, если отпустил его. И не просто отпустил, а разрешил Нарышкину самому проводить какое-то внутреннее расследование, пусть и не касающееся убийства, но способное выявить другие, не менее тяжкие, преступления.
– Может, оставим подлог на совести Вениамина? – робко предложил Глеб Михайлович. – Тем более что он и так уже наказан.
– А если его вины в подделке этого письма нет? Если виновен кто-то другой?
– Это невозможно!
– Сколько времени работал у вас этот молодой человек? Вы говорите, всего несколько месяцев?
– Три с половиной месяца, если быть точным. Он появился у нас в первых числах февраля. Брр! Никогда не любил этот месяц. Но и он платил мне взаимностью. В феврале умерла моя горячо любимая супруга. В феврале я узнал о предательстве одного человека, которого долгое время считал своим другом. Также в феврале мне диагностировали тяжелое заболевание, с которым я борюсь до сих пор.
– Три месяца!.. А первые случаи появления в частных коллекциях вещей, которым полагалось бы находиться в вашем музее, были выявлены еще год назад.
– Год!
– Я считаю, что преступник начал действовать еще раньше.
– Не может этого быть!
Глеб Михайлович был поражен. Нет, хуже, он был сражен. Он даже зашатался, и Нарышкин поспешил придвинуть ему стул.
– Не волнуйтесь, мы во всем разберемся, – участливо произнес он, наконец заметив, какое тяжелое впечатление произвели его слова на старого хранителя.
– Нет, вы не понимаете, – забормотал Глеб Михайлович. – Ведь это означает, что кто-то из моих коллег… моих товарищей…
Голос его прервался. Говорить он не мог.
– Я знаю, у вас в музее очень дружный и сплоченный коллектив. Все вы работаете вместе много лет. Научились доверять друг другу, полагаться на честность коллег.
– И вдруг такое… Петр, умоляю, скажите мне, что это какая-то ошибка!
– Никакой ошибки нет. Мы и сами сначала решили, что ошибка. Поэтому и появились тут лишь теперь. Очень жалею, что еще год назад мы не взялись за проверку немедленно. Возможно, если бы мы тогда проявили рвение, двух убийств в вашем музее бы не случилось.
– Вы считаете, что и убийства…
– Возможно, преступник пытается замести следы и устраняет своих сообщников или невольных свидетелей.
