— Тридцать первого мая отбываю к месту новой службы. И ещё не известно, как судьба моя повернётся — может быть, убьют, может, в плен возьмут: сарацины — воины искусные, с ними ухо надо держать востро... И поэтому хочу позаботиться о малышке. Без меня бедная останется никому не нужной: на её мать рассчитывать больше не могу. И решил поэтому: пусть пока живёт под присмотром инокинь в женском монастыре Святой Августины. Дочку повезём туда завтра на рассвете. Упакуй необходимые вещи, приготовь еду и питьё на дорогу — ехать туда примерно пять часов. О повозке и лошадях я уже распорядился.
«А со мной как же будет?» — чуть не сорвалось с языка рабыни, но она предусмотрительно промолчала, не осмелившись совместить собственную драму с драмой господина. И, когда успокоилась, здраво рассудила: «Вот и замечательно. Раз ответственность за ребёнка у меня отнимают, я ничем не связана и могу подумать о собственной участи. А тем более, что корабль норманна отплывает первого числа к берегам Тавриды. Опоздать нельзя».
Речь она вела о купце Иоанне, жившем на Руси. Он происходил из норвежских викингов: те на кораблях плыли из Скандинавии по Балтийскому морю, попадали в Северное, миновали Ла-Манш, огибали Испанию и затем устремлялись к Константинополю. Тут они крестились и оседали, поступая на военную службу к императору. Кое-кто впоследствии шёл по гражданской части, например в купцы. Дед и отец Иоанна торговали с Русью, доставляя в Киев дорогие материи, драгоценности и косметику, а оттуда привозили пушнину, лыко, мёд, кожу и рабов. Их профессия перешла ко внуку; он зашёл ещё дальше — сделался киевлянином и женился на русской. Приезжал с товарами в октябре — после сбора нового урожая, продавал их в Константинополе осенью и зимой, закупал местные изделия и весной возвращался восвояси. Дочка Негулая познакомилась с Иоанном года два назад, проживая ещё у Кратероса: «русский викинг» уважал кухню «Серебряного коня» и частенько заходил отобедать. От кого-то узнал, что в рабынях трактирщика ходит прежняя царица Хазарии; а поскольку Киев был тогда данником хазар, это сообщение показалось торговцу невероятным; он велел привести к нему самозванку, выдающую себя за «покойницу Ирму». Женщину позвали. Иоанн учинил ей пристрастный допрос (оба говорили по-гречески), в результате которого констатировал, что она не врёт. «Бог ты мой! — восклицал купец. — Я ушам не верю. Расскажу моим киевским друзьям — те поднимут на смех, скажут — повредился в уме... Да, дела-а!..» Предприимчивая аланка с ходу сообразила: если оказаться на корабле у норманна, убежать от него по пути к Днепру можно без труда. И спросила ласково: «Не желаете выкупить меня у кабатчика? Думаю, хазары вам отвалят приличные деньги, лишь бы заполучить непокорную беглую государыню и отдать её каган-беку». Скандинав замахал руками: «Нет, в политику я не лезу. И держусь от властей подальше, всяких — и хазарских, и русских, и греческих. В Киеве говорят: «С сильными не водись, а с богатыми не судись». У меня есть моя семья и моё любимое ремесло. Этого достаточно. А в политике — помогая одним, наступаешь на мозоли другого; вдруг другой потом придёт к власти и наступит на тебя самого? Нет, избави Бог! Мне такого не надо». Так ни с чем они тогда и расстались. А в начале мая Иоанн-купец с ней столкнулся у Царского портика в центре города: там располагались книжные лавки, и Ирина в них частенько бывала, чтобы просмотреть новые сборники стихов или богословских трактатов. Стоили они, рукописные, очень дорого, и на их покупку у неё денег не хватало, но зайти полистать свежий фолиант и послушать умные суждения по его поводу завсегдатаев этих лавок — переписчиков книг, педагогов, студентов — ей всегда очень нравилось, и какие бы поручения ни давали гувернантке хозяева, отпуская из дома, дочка Негулая обязательно заворачивала к Царскому портику. И не так давно увидала здесь торговца из Киева — он платил за какой-то солидный том, чья обложка была обтянута хорошо выделанной кожей. Обратив на неё внимание, Иоанн приветливо улыбнулся:
— О, кого я вижу! Ваше величество...
— Насмехаетесь? Всё моё «величество» растворилось в прошлом.
— Не сердитесь, я сказал не со зла. Как вы поживаете? Говорили, что в новом доме Цимисхия вам неплохо, ходите в хозяйских любимицах...
— Да, прилично. Но свобода тем не менее привлекательней... А у вас хорошо ли идут дела? Киев по-прежнему под хазарами?
— Да, под ними. Но хазарская дань необременительна, мы почти что её не чувствуем. Слухи были, что каган-бек сильно заболел и едва не умер, но потом поправился. От второго брака у него только девочки, а приёмного сына объявлять наследником не желает, и пока не понятно, кто взойдёт на престол после смерти Иосифа... Впрочем, эти новости явно устарели — я ведь не был дома с прошлой осени.
— А когда назад?
— Первого июня. Основные товары уже закуплены, вот по мелочам кое-что беру... книги, безделушки...
— Как я вам завидую! — вырвалось у женщины. — Как бы я хотела очутиться на корабле, отплывающем в сторону Хазарии!
Скандинав насупился:
— Средства у меня на исходе, и по-прежнему, увы, не удастся выкупить вас у ваших хозяев...
— Я не сомневаюсь...
— Обещаю одно, — он склонился к уху собеседницы, — если вы рискнёте и окажетесь на моей ладье перед самым её отплытием, я не стану вас швырять за борт или возвращать как сбежавшую из неволи...
Разведённая государыня заглянула ему в глаза — синие, серьёзные. И они, и его открытое, честное лицо говорили о том, что купец не лжёт. Молодой 26-летний мужчина, очень благообразный, богобоязненный...
— Хорошо, я подумаю, — прошептала аланка, опустив очи долу. — Нам судьбой управлять не дано, и всё в руцех Божьих...
Вежливо кивнула и удалилась. А теперь обстоятельства складывались удачно: свадьба Феофано, новая должность у Цимисхия вне Константинополя и совместная с ним поездка с монастырь Святой Августины... Да, возможностей для побега открывалось много! Но когда это лучше сделать? Нет, она пока не могла решить...
Выехали рано: солнце только-только вставало из-за мачт кораблей, пришвартованных к пристани Золотого Рога. Город оглашался звоном колоколов, собирая православных к заутрене. Ставни открывались, оживали площади, а над галереями императорского дворца на высоком деревянном шесте трепетал пурпурный штандарт с чёрным гербом правящего дома.
Бывшая царица ехала в закрытой повозке, прижимая к груди Анастасо-младшую, убаюканную равномерным покачиванием лёгкого экипажа. Слышалось щёлканье кнута кучера и его неугомонное понукание запряжённой кобылки. Рядом с ними скакал стратиг — на невероятной красоты вороном коне, в дорогом плаще с вышитыми птицами и приспущенной на правое ухо бархатной плоской шапке с воткнутой в неё драгоценной булавкой — золото и бриллианты. По бокам и сзади двигались ещё десять верховых — до зубов вооружённых гвардейцев. Цоканье копыт по мощёным улицам вскоре прекратилось — вся процессия миновала городские ворота, а простая фунтовая дорога, пролегавшая на северо-запад, приглушала стук. Слева волновалось Мраморное море, справа шли сосновые и пихтовые леса, реже попадались кипарисовые аллеи, а на низменных участках можно было видеть засеянные поля.
