— Вот и всё, — сам себе сказал Элия, вытирая рукавом влажный лоб. — Первую задачу решили. А теперь ещё две: обнаружить брата и благополучно вывести его вон из замка. Положеньице не из лёгких, да-с!
Он склонился к мёртвому гиганту и сорвал с его пояса медное кольцо, на котором висели длинные ключи. Отпер железную решётку, отделявшую четвёртый этаж от пятого, и пошёл по ступенькам вверх. Подобрал новый ключ к новому замку — на железной дверце. Потянул за ручку и протиснулся внутрь. Узкая каморка, расположенная под крышей Ал-Банды, освещалась узкими высокими застеклёнными прорезями вместо окон — возле самого потолка; внутреннее убранство представляло из себя стол и стул, небольшую полку с книгами и застеленную лежанку; на лежанке сидел скелет, на который была натянута белая прозрачная кожа, и смотрел на вошедшего дикими испуганными глазами.
— Ты Давид?! — даже не спросил, а скорее ужаснулся пришелец.
— Да... Давид... — еле слышно отозвался пленник каган-бека. — А тебя как зовут? Кто ты, человек?
— Элия. Твой родной младший брат. Вспоминаешь, нет?
У скелета на челе пролегла складка удивления:
— Боже, Элия! Как ты сильно вырос... Сколько лет прошло?
— Да почти тринадцать.
— Господи, тринадцать! Подойди, дай тебя обнять. Я встаю с трудом: ноги совсем не держат...
От него шёл какой-то мерзкий запах — тлена, пыли, перепрелой грязной одежды; багатур чуть не передёрнулся, задержал дыхание, обнимая родича, а потом, отстранясь, сказал:
— Ну, пошли со мной. Путь свободен. Мы должны убираться из Сарашена — чем скорее, тем лучше.
— Что? Куда? — посмотрел на него со страхом Давид.
— Да на волю, брат! Я и Эммануил — мы заставим отца объявить тебя наследником царского престола.
Узник Ал-Байды замахал руками:
— Нет, ни в коем случае! Не желаю и не могу! Видишь, в каком я виде? Заточение выпило мои силы...
— Не беда, мы тебя откормим и вылечим. Главное, ты жив.
— Это называется «жив»? Я скорее мёртв...
— Некогда скулить. Ну, давай, обопрись на моё плечо. Время дорого!..
Осторожно ступая, Элия медленно спустил старшего из царевичей по ступенькам. У того дрожали колени, он скользил и едва не падал. От разбросанных на площадках трупов приходил в неописуемый ужас:
— Ты из-за меня уничтожил их? О, какое несчастье!
— Не смотри туда. Иногда приходится быть жестоким. Я сражаюсь во имя Родины. Нас, детей Иосифа, не удастся похоронить прежде времени!
— Голова закружилась от чистого воздуха... А в глазах круги... Как мы выберемся из замка? Разве стража не арестует?
— Что-нибудь придумаем. В караульном помещении я заметил большую корзину — ты поместишься в ней. Вытащу её во внутренний двор, а затем подгоню подводу и попробую вывезти через боковые ворота — там охраны меньше.
— Господи, а если меня раскроют?
— Значит, мы пропали. Я пойду на плаху, а тебя вновь посадят в башню. Но отдать Богу душу каждый из нас успеет а попробуем рискнуть и прорваться! Вдруг получится, несмотря ни на что?
6
Зиму 963—964 годов разведённая жена хазарского каган-бека провела во дворце у Ольги в Вышгороде. Это был милый городок в девяти верстах к северу от Киева, где сливаются Днепр и Десна. Здесь княгиня отдыхала от столичных забот и всегдашних ссор с князем Святославом. Но в последнее лето отношения между матерью и сыном сделались спокойнее: ей, стороннице союза с Константинополем, нравился грядущий поход против иудеев-хазар — как реализация одного из пунктов давнего договора с византийцами. Христианка не оставляла надежды окрестить наследника, а затем и Русь в целом. С предстоящей кампанией связывала своё будущее и Ирина. Каждый год, проведённый ею среди славян, приближал к намеченной цели — отомстить Иосифу, расквитаться с братом Димидиром-Самсоном и освободить Аланию от хазарского ига, возвратить страну в лоно православия.
Более пяти лет назад, убежав из рабства и приехав на корабле к русичам-полянам, бывшая царица первое время жила в доме у купца Иоанна, помогала его молодой жене Фёкле по хозяйству, пестовала их дочку и сына. А молиться ходила в церковь Святой Софии, что была построена Ольгой (по-христиански — Еленой) близ Боричева спуска, рядом с княжескими палатами. Исповедовалась аланка батюшке Григорию, не скрывая подробностей своего бытия в Итиле и Хазар-Кале, а затем на Босфоре. Тот не верил своим ушам, переспрашивал много раз, правда ли, что она — изгнанная супруга грозного правителя далёкой державы? А затем, будучи духовным отцом у княгини Ольги, рассказал ей об этом втайне. Та, естественно, выразила желание познакомиться с загадочной иноземкой. Гриди отыскали Ирину и доставили на санях в Вышгород. Встреча двух сиятельных дам длилась несколько часов кряду. Обе говорили по-гречески, и вдове князя Игоря очень приглянулась эта сильная, целеустремлённая женщина, вместе с тем — просвещённая и набожная, а Ирина увидела в Ольге умного политика, чуткого и отзывчивого собеседника, родственную душу. Так они сошлись. Вскоре слуги перевезли вещи чужестранки во дворец княгини, где аланка и поселилась.
Киевское язычество не особенно шокировало се: ведь аланы, прежде всего — в деревнях, тоже не принимали христианства, поклонялись идолам. Безусловно, отдельные обряды — например человеческие жертвы, приносимые полянами божествам, осуждали и она, и Ольга, и вообще православная община, а старинный обычай массового соития на поле в празднике «первой пахоты» оскорблял их нравственные чувства. Но поделать ничего не могли: волхв Жеривол и его подручные («принты») вместе со старейшинами города были ещё сильны. Главное, в Перуна, громовержца и воина, верила дружина, а идти наперекор своим гридям Святослав не хотел. И повсюду в домах и во дворах торчали чурки-божки: от старинного Чура-Щура-Рода до тройного женского божества — матери Макоши-Берегини с дочками Ладой и Лелей. Вместе с тем отведать блинов на весёлую Масленицу и попрыгать через костёр на разгульную Куиалу разрешалось всем — и крещёным, и некрещёным.
А участие в княжеской охоте и обширные военные планы Святослава сблизили Ирину и с князем. Он помногу раз приглашал её к себе во дворец и выспрашивал все подробности об устройстве оборонительных рубежей у Итиля, чем сильна хазарская армия, в чём она слаба и какую тактику лучше применять — битву в чистом поле, многомесячную осаду или быстрый штурм. А когда до Руси докатилась весть о кончине императора Константина Багрянородного (в ноябре 959 года), киевский правитель забросал аланку новыми вопросами: что известно ей о взошедшем на престол царевиче Романе и его жене Феофано? Та со смехом ему отвечала: мол, она и «императрица» знакомы с той поры, как девчонка звалась Анастасо и была обычной плясуньей в кабаке у её отца Кратероса из Пелопоннеса. А в конце прибавила — о родившейся от стратега Иоанна Цимисхия дочери, отвезённой затем в женский монастырь Святой Августины. Святослав задумался, тихо произнёс:
