Но едва Александр Модестович раскрыл рот, чтобы ответить, как лекарь замахал на него руками: «Потом! Потом!..». Он провёл их в зал, усадил на софу, сам вышел в кухню и через минуту вернулся с серебряным подносом, на котором стояли две гранёные рюмки водки и немудрящая закуска.
— Вот, господа! Это то, что вам нужно. Remede souverain
[33]!
Лекарство Либиха действительно несколько поддержало их дух и укрепило силы. У Черевичника даже заиграл румянец на щеках — не исключено, однако, что происходил этот румянец от уважительного, можно сказать, благородного обхождения; никогда ещё прежде Черевичника не называли господином; надо думать, непривычное обращение сильно взволновало безыскусную крестьянскую душу.
Покончив с закуской, Александр Модестович поведал лекарю о своих злоключениях: от того момента, как в доме Мантусов хватились Пшебыльского, до момента, когда хорваты учинили им с Черевичником тщательный обыск. Яков Иванович, человек с опытом, повидавший на своём веку немало достойного удивления и уже лет десять как переставший удивляться, сегодня, однако, удивился. Но впечатлили его не те обстоятельства, в какие попал Александр Модестович, а сам Александр Модестович, как он повёл себя. Как мог он, разумный человек, знающий себе цену, готовый уж лекарь, по роду деятельности обязанный воспитывать свой характер размышлением хладнокровным, обязанный хранить трезвым и независимым свой ум, как мог он, человек, посвятивший себя высокому и беззаветному служению лекарскому искусству, так безрассудно увлечься девицей, как мог он поступить столь горячо, столь бездумно, бросив родителей своих и пустившись очертя голову в погоню за авантюристом. Бесспорно, девица хороша — Либих видел её в корчме. Понятно — любовь. Но не до такой же степени! Должно же ещё быть и чувство меры. Нельзя из-за любви, которая по сути своей ничто — дым, мираж, химера, — ставить на карту всё. Времена настали тяжёлые. Нужно обдумывать каждый шаг. Тысячи и тысячи подлецов и авантюристов со всей Европы хлынули в Россию. Как отыскать среди них одного подлеца и авантюриста? Подумал ли об этом Александр Модестович?.. Война принесла отечеству несоизмеримо большие беды и страдания, нежели беда и страдание Александра Модестовича. Не следует ли смириться с потерей Ольги и отказаться от затеянных поисков? Не следует ли поддержать родителей в лихую годину и при них заняться делом? Конечно, проявленные Александром Модестовичем сильные чувства и совершенные поступки могли бы сделать честь какому-нибудь офицерику или простолюдину. Но лекарь!.. Лекарь должен быть выше обывательских устремлений и плотских желаний. Всякий хороший лекарь — по рука Иисуса на земле; лекарь — философ, он со смертью на «ты». Должно помнить об этом всегда. И на этом знании, как на основе, строить свою жизнь...
Яков Иванович от всей души желал Александру Модестовичу добра, но, встретив его твёрдый, вдруг ставший колючим, взгляд, по-видимому, засомневался — нуждаются ли в наставлениях его нежданные гости. Лекарь замолчал и по некотором размышлении счёл необходимым оговориться:
— Конечно, когда я был молод, когда из меня ещё сыпались зелёные яблоки, а не песок, я, должно быть, думал так же, как вы, мой юный друг, и так же не сомневался в разумности своих действий, и так же почитал назойливыми поучения стариков. Но годы!.. Одновременно тяжкий и прекрасный груз. Они берут своё и дают своё. Годы делают неповоротливым тело, но гибкими мозги. Однажды замечаешь, что тебе не всё уже доступно. И ты бы испытывал оттого подавленность, если бы разум не подсказывал: напротив — со своей жизненной искушённостью ты, как Бог, теперь можешь всё. Молодость ходит быстро, да достигает медленно; преклонные лета — наоборот. С горы яснее видишь тот путь, которым шёл, видишь, где петляла твоя тропинка, где пролегала в опасной близости к обрыву. Только не можешь вернуться, чтобы поправить свой путь. Так слушайся же стариков, юноша, в юности своей. И знай, на каждой ступеньке свои ценности. То, что ценишь сегодня, с лёгким сердцем оставишь завтра. Также и с девицами; любовь к ним — в начале лестницы.
На эти благожелательные речи Александр Модестович ответил коротко:
— Не сумею, Яков Иванович, одолеть всей лестницы, если первые ступеньки пройду недостойно.
Либиху понравился ответ, и он улыбнулся:
— Есть ли смысл увещевать глухого? Есть ли смысл взывать к разуму упрямого?..
Время было уже позднее. Пока господа разговаривали, заскучавший Черевичник, будучи долее не в силах бороться со сном, клевал носом. Яков Иванович предложил гостям бобового супа с сухарями, но те отказались — очень хотели спать. И решение всех трудностей отложили назавтра, когда, как в народе говорят, новое солнышко принесёт новые мысли.
Поутру Александр Модестович поднялся отдохнувший физически, но совершенно ослабший духом после мучительного для него разговора и после не вполне ясных, однако явно дурных снов. Видя его подавленное настроение, Либих неожиданно признался, что накануне вечером нарочно сгущал краски, дабы отвратить Александра Модестовича (коему с первой встречи симпатизировал) от его отчаянного предприятия, — Либих не верил в успех его.
— Простите старика, сударь! Я оттого бываю зол и угрюм, что осаждают меня со всех сторон болезни.
Либих нынче провёл бессонную ночь. По обыкновению скрашивая долгие часы размышлениями, он обдумал положение Александра Модестовича и пришёл к выводу, что дела его не такие уж безнадёжные, какими представляются на первый взгляд. Александр Модестович не мог с этим не согласиться; настроение его заметно улучшилось. Чтобы ход мысли был понятен Александру Модестовичу, лекарь принялся размышлять вслух... Где искать поляка в грудные времена, как не среди поляков? Но бежать на запад, в Гродненскую губернию, Пшебыльский вряд ли захочет, ибо не имеет у себя на родине ни кола, ни двора, — он об этом сам говорил неоднократно; в Польше его тоже никто не ждёт; в здешних местах затаиться — на то у мосье нет средств, да и на виду он будет — здесь Пшебыльского знают многие.
Остаётся гувернёру одно: затесаться во французские обозы и следовать за войсками Бонапарта. Либих указал и точнее: слышал он, есть у Бонапарта целый корпус, набранный из поляков, — корпус Понятовского. К нему и мог прибиться пан Пшебыльский в расчёте на лёгкую жизнь — прибиться, полагая, что сверкающий штык добудет ему и кров, и пищу, и наполнит мошну. Во время войн целые сонмы бесчестных следуют за армиями и складывают втихую свои состояния: чего не подберёт солдат — подберут они, и если убьют солдата — оберут его труп. Вот среди них бесчестных, по мнению Либиха, и следовало бы поискать мосье. Далее Либих предположил, что Пшебыльский с самого начала даже не помышлял бежать в Полоцк, а взял направление на него лишь для того, чтобы обмануть вероятных преследователей, — и это ему удалось. Переждав несколько часов в каком-нибудь укромном месте, он мог присоединиться к французской армии, чтобы идти с нею на юг, — по слухам, где-то возле Бобруйска и Нового Быхова маршал Понятовский вместе с Даву преследовал одного из русских генералов
[34]. Если это предположение верно, то вполне возможно, что верно и следующее: когда Александр Модестович любовался с пригорка видом французской армии на бивуаке, перед взором его, возле одного из костров сидела Ольга, быть может, даже так близко, что крикни он, и она услышала бы его голос.
