— Чингисхан ходил до Ермака, — внезапно ответил цесаревич Александр Павлович, думая всё же не о свирепом монгольском полководце древности, а о том, в какую подлую выгребную ямину попала бабка его Екатерина. И ему, Александру, придётся что ли выгребаться изо всякого европейского дерьма, надевши во благовременье императорскую корону? В таких случаях многознающие советники бывают ох как нужны! У него-то вот советники есть… И слава Богу, что не в одну дуду дудят, а в разные. Ему есть какое мнение выбирать.
— А вот мне, как если бы я был государь российский, мне бы что посоветовали? — спросил цесаревич. — Печатать в газете ту «Дарственную» или нет?
Мартынов только сунулся ответить, как его опередил Мишка Черкутинский. И не мог не опередить, ибо как раз вчера иезуитский наставник Фаре де Симон вдолбил ему в голову, чтобы ту грамоту — немедля опубликовать! Хоть за свой счёт и тайно. И тотчас будущему наследнику российского престола, не Павлу Петровичу, а ему, Александру Павловичу, будет хорошо и мирно жить с Европой!
— Мы бы посоветовали тебе ту грамоту опубликовать. Бабке твоей, Великой Императрице, сейчас не до всяких исторических фантазий. У неё французские революции в голове. И мысли — как отгородить от них Россию? Ибо срочная газетная публикация… — Тут Мишка Черкутинский увидел верчение пальца у виска Ивана Мартынова. Но смело продолжил: — Срочная публикация снимет напряжённость в европейских политических кругах вокруг… твоей империи…
Цесаревич Александр Павлович снова заходил по кабинету. Слова насчёт «твоей империи» он, видать, не дослышал, хотя они громко были сказаны. Или пропустил те лизучие слова Мишки Черкутинского мимо своей лысой головы. Скользнули они по цесаревской богатой лысине…
Александр Павлович остановился возле красиво вырезанного из африканского дерева письменного бюро. Над письменным бюро французской работы висел портрет его бабки, ныне здравствующей императрицы. Она вроде хмурилась сквозь державную улыбку. Рядом с портретом бабки висел портрет отца цесаревича, Павла Петровича. То ли от свечей, то ли от теней на стене, но отец явно хмурился и даже как бы негодовал.
И занавесить эти портреты нельзя, не к тому они здесь повешены, чтобы иногда прятаться…
Да, будь бы он сейчас Император Александр Первый, эту Дарственную грамоту греческого полководца опубликовал. Точно! В газетном разделе: «Разные нелепицы».
— Так это… Саша… как бы помочь нашему другу, Петру Словцову? — напомнил наследнику Иван Мартынов. Наследника следовало отвлечь на время от мыслей про Македонца. На эту тему говорить надобно без Мишки Черкутинского. Мартынов знал про его некие шашни с иезуитами. Впрочем, с иезуитами, то бишь — польскими евреями, но под католическими балахонами, в Петербурге многие сановные сынки шашни водили. Ради денег. Ради денег, это ничего, это пусть. Молодость, она денег стоит! А вот как станется, когда молодые сановники заменят своих отцов? Худо будет России, худо будет! И многие великие роды впадут в нищету и сгинут. А наверх вылезет польская, немецкая, да и теперь уже видать — французская чиновная нечисть. Эх, Рассея, ты Рассея, под кого ты улеглась? Под масонскую курвяную нечисть!
Глава десятая
Александр Павлович ходил в это время нервными шагами, высоко задирая колени, затянутые в кожу новёхоньких кавалерийских сапог. Внезапно остановился лицом к лицу с Мартыновым:
— Мне надо помочь? Кому? Государственному преступнику? — Александр Павлович снова стал нервно ходить по кабинету, на поворотах цепляясь шпорой о шпору. — Налей винца мне, пока я думаю. Да нет, лучше водки налей, не вина. Мозги что-то от вашего Македонца застыли.
Он позвонил прислуге, дёрнув за пристенный шнурок.
— Закусить чем водку. Живо! — приказал всунувшемуся в дверь сонному лакею.
Цесаревич ещё походил по кабинету. Иван Мартынов и Михаил Черкутинский неуверенно переглянулись. С Сашкой Романовым, прямым и явным имперским наследником, такого приступа нервности при них ещё не случалось.
Александр Павлович притопнул ботфортом, подошёл к секретеру, выдвинул звякнувший металлом потайной ящик, достал шёлковый, длинный, как немецкая колбаса, сверток. В свёртке тонко звякнуло золото. Протянул золото Черкутинскому.
— Вот этим помогу, а более — ничем. Понял?
Иван Мартынов отвернулся. Вот тебе и наследник трона, справедливый и мудрый будущий царь всея Руси. Откупается от человека и от его судьбы!
— Иди, курьеру золото отдай и скажи, чтобы больше ни меня, ни тебя этим… сибирским медведем не смели тревожить! Нам до него долго дела не будет. А вот когда я до престола дойду…
Цесаревич не договорил и хлопнул залпом серебряную чару водки, налитую доверху. А ведь закуску под водку ещё не принесли…
Иван Мартынов поморщился вслед за наследником. Хотя водки и не пил.
Да, тёмные дела кто-то мутит в империи, ох и тёмные…
* * *
Пока Черкутинский выходил в коридор к ожидающему поручику тайной экспедиции, он свёрток взвесил. Там было на триста рублей золотом, тридцать монет по червонцу. Условно говоря. Ибо императрица Екатерина чеканила эти червонцы исключительно для внутреннего, дворцового потребления. Чтобы вести расчёт при дворцовой игре в карты, или чем дать хорошему слуге «на чай», или что подать обнищавшему дворянину вместо «земли и деревень».
В столице и за её пределами монеты запрещено было принимать, официального хождения они не имели. И обозначенного номинала — «червонец» или «десять рублей» — на тех монетах не выбивалось. Так, устно, назывались они «червонец» и весили десять граммов золота. И стоил такой «червонец» по серебряному паритету, столько, сколько стоил и серебряный рубль с профилем Императрицы Екатерины. А по тихому договору, известному, впрочем, всем понимающим людям, один золотой кругляш, «катеринка», стоил в Санкт-Петербурге, при расчёте в тёмном месте, без свидетелей, — двадцать рублей екатерининским же серебром…
Ибо была та монета с профилем молодой когда-то Российской императрицы Екатерины Второй заново отчеканена механиком Кулибиным. И был тот золотой кружок тридцать лет назад не монетой, а был весьма престижной медалью, коей тогда, уже давно, награждались те, кто возвёл молодую немку на Российский престол… А теперь, в последние времена, просто шла безудержная дочеканка этих уже не медалей, а просто монет в тайной мастерской императрицы. Там ещё не то чеканили… Нельзя о том и говорить, но много разностей воровского свойства чеканилось и работалось в тайной мастерской императрицы, что стояла позади дворца. Об этом только лейб-мастер Кулибин знает. У него голова большая, лоб широкий, много чего хранится подо лбом…
* * *
Поручик Егоров вернулся на гауптвахту с сильным сомнением — того ли он добился, попав аж к самому Александру Павловичу? И помог ли Михаил Михайлович Черкутинский государственному преступнику?
— Вот! — протянув мешочек с золотом Петру Андреевичу, сообщил поручик Егоров. — Сам цесаревич принял участие в вашей судьбе.
