Пётр Андреевич отвернулся к окну, что виднелось под самым потолком, чуток помолился, потом сказал:
— Спасибо и вам, и цесаревичу. А мешочек с золотом, господин поручик, попрошу держать либо при себе, либо дома…
— Никак не могу! — отрапортовал поручик.
— Завтра меня к Шешковскому поведут, — пояснил государственный преступник. — А от него редко кто выходит в ту дверь, в которую входил…
В караульной комнате гауптвахты стояла древняя, кое-где лопнувшая по доскам бочка с песком на случай пожара или иных бедствий. Под ту бочку Егоров и спрятал «колбаску» с тонко звеневшим золотом. Пока возился, поправляя мешочек под древней бочкой, шнурок развязался и под ноги Егорову катнулся жёлтый кружок монеты. Чеканный профиль молодой Екатерины так резко бросился в глаза, что поручик зажмурился. Екатерина молодая и старая теперь императрица, так явно выходило, совсем разные люди. Бабушка она нынче, императрица Российская, как есть толстая, полинявшая бабушка…
* * *
В ту ночь Платон Зубов мрачно и голодно маялся в царской спальне. Екатерина всё не шла. Засиделась в кабинете. Иногда Зубов сквозь плохо прикрытую дверь туалетной комнаты слышал, как Екатерина ходила там за ширму, что-то бормотала на немецком языке.
Сегодня после ночной забавы надо было просить императрицу за судьбу какого-то сержантика Малозёмова. Ибо личный камердинер Платона Зубова оказался родным дядькой тому сержантику Малозёмову! И за того сержантика камердинер передал ему, фавориту, огромный изумруд в качестве оплаты императрице за грошовую услугу. И ту услугу насчёт племянника Малозёмова надобно обязательно озвучить императрице. Стоил тот изумруд — точно — пять пудов серебряных екатерининских рублей. Но Платоша Зубов поставил себе за правило, по настоянию родственников, что человека ниже статуса генерала, своим именем не трепать об Катьку.
«Немки, они, паскуды, ничего не забывают! — говаривал императрицыну фавориту Платону Зубову его старший брат, женатый на дочери полководца и фельдмаршала Александра Суворова. — Ты за барона какого-нибудь попросишь иноземного, на деньги его польстишься, а он окажется польским паном, у коего один дом да огород. И он к тому же окажется жидом, шинкарём. Понял? Только за русских проси! И чтоб были не ниже генерала»!
Фамилия Малозёмов, вроде русская, да ведь он сержант! Всего лишь! И совершенно безродный. А изумруд больно хорош! Ох и хорош! Его на крышку золочёной шкатулки с бумагами от императрицы оправить — вызвать немалое умиление Катьки.
Но — нельзя!
А надо… Ох как надоооо!
Глава одиннадцатая
Личный камердинер Платоши сегодня перед отъездом фаворита во дворец подошёл к Зубову с просьбой от имени фаворита кое-что попросить у императрицы и передать ей «вот это». И показал изумруд. Услышав от фаворита про «нельзя», криво ухмыльнулся и вышел из кабинета. Не стал коленками биться об пол, не стал в голос умолять Платона Зубова. Вышел — и делу конец.
Что случилось дальше, Платон Зубов желал бы не вспоминать. Да, видать, и на краю могилы тот ужас ему ещё припомнится…
Одевшись и выйдя на крыльцо к карете, Платоша заметил человека, стоявшего на коленях возле заднего каретного колеса…
Как назло, ливрейные лакеи подзадержались в прихожей, чего-то там разбирали, а личного кучера на козлах кареты совсем не виднелось. И вообще на широком пространстве дворцового подъезда людей не виднелось. Платоша изумлённо оглянулся на парадный вход. По обычаю, в нишах по бокам парадного дворцового входа стояли гвардейцы из личного охранного полка императрицы. И вот тебе — не стояли именно сейчас гвардейцы с ружьями, с примкнутыми к ним штыками!
А человек тот, что притулился возле каретного колеса, вдруг поднялся с колен. Был он в короткой шубейке, в толстых стёганых штанах, в московской, ломаной в трети красной шапке. А в руке его сверкнул длинный и узкий нож.
— А-а-а! — протянул тонким шёпотом Платон Зубов. И повернулся было бежать от кареты на крыльцо.
— Не успеешь, сволочь, — отчётливо сказал сзади тот человек. Махнул рукой и отрезал правый карман на тёплом камзоле фаворита. — Я сейчас тебя совершенно зарежу. Прямо в сердце. Хошь?
— Кольца… вот, дам, перстни, денег… дам… — сипел Платон Зубов, пока к его левой половине груди тянулся нож. Нож дотянулся до груди и упёрся в орден Андрея Первозванного.
— На хер мне твои перстни? — хрипло отвечал человек, дыша на фаворита табаком и водкой. — Мне бы кровя твои увидеть. Правда ли, что оне — голубые?
— К-к-красные…
— Вот то-то и оно! — веско сказал человек. — Красные! А ведёшь себя как последняя профура. Тебя честью просят хорошие люди…
Тут из-за позадков огромной кареты невозмутимо вышагнул личный камердинер фаворита, махнул короткой палкой в правой руке. Шипастый шар на конце палки, привязанный к короткой цепи, попал точно посередине головы страшного человека. Голова отчётливо треснула. А из дворца уже бежали лакеи, четверо гвардейцев тоже появились и тут же подняли покушенца на штыки.
Кучер уже сидел на облучке и тпрукал шестёрку лошадей…
Сон, что ли?
Нет, не сон. Ливрейные лакеи, огромные здоровяки, уже встали на запятки кареты. Камердинер осторожно потянул за локоть Платона Зубова, втолкнул его в чистое, белое нутро кареты. И сам туда запрыгнул. Захлопнул дверь, дёрнул шнурок. Над кучером тренькнул колоколец, и шестёрка белых донских скакунов взяла сразу в намёт, проскочила ворота и пошла мчать на невскую перспективу, к Зимнему дворцу.
— Вот оно как по жизни бывает, ваше сиятельство, — сказал фавориту его личный камердинер. — Век живи — век учись!
Правой рукой мелко-мелко дрожащий фаворит принял от личного камердинера огромный изумруд и так ехал с изумрудом в руке до поворота во внутренний двор императрицыного дворца.
На повороте камердинер ловко вывалился в подходящий сугроб. К нему тотчас подкатили лёгкие санки ямского лихача. Подкатили и исчезли с глаз фаворита…
* * *
Теперь вот он исходил испариной под тонкой простынёй в спальне императрицы и со страхом ждал, когда Катька взойдёт на постель и скажет:
— Ну, давай, только не быстро!
* * *
— Der Teufel soll das buseriren!
[4] — выругалась императрица, читая очередную спешную и тайную депешу из-за рубежа. Депеша числилась посланной из Голландии, но писал её на французских землях, в королевском дворце Фонтенбло, немецкий герцог из юнкерского рода Кейзерлинг, подвизавшийся секретарём в посольстве Пруссии при дворе Людовика Шестнадцатого. У императрицы Российской он числился в шпионах.
Кейзерлинг (Екатерина сверилась с календарём) ещё 1 декабря 1793 года играл в карты в Фонтенбло, где между прочими пятью игроками затесался некий швейцарский барон Халлер. (Yude!
[5]) — пометил на полях письма герцог Кайзерлинг. Пометил то, что Екатерина давно знала и за этим человеком следила. Не сама следила, двадцать человек за российские деньги или французские лиры пасли по всей Европе каждый жест этого человека. Отчёты о его деяниях проходили мимо «чёрного кабинета» Екатерины и хоть днём, хоть ночью передавались в руки императрицы. Барон Халлер, Екатерина чувствовала это всем тридцатилетним опытом царствующей властительницы половины земной тверди, расставлял фигуры на европейском поле, да так расставлял, чтобы Россия обязательно проиграла. И чтобы победил… никому пока не известный генерал Наполеон.
