— Виват! Виват! — кричали пьющие от столов, и этого крика ей сегодня хватит.
— Командуй кучеру, чтобы махом выезжал с этой площади! — приказала Екатерина сопровождающему адъютанту. Желудок у неё стал подниматься к горлу. — Стой! Ещё скажи, чтобы гнал коней не в собор, а мимо собора. Прямо во дворец, к чёрному ходу. Отмолилась я на своё последнее Рождество! Быстрее... вели гнать! Быстрее!
* * *
В кабинет Шешковского вошёл слуга и в третий раз переменил свечи в подсвечниках.
Но говорившие уже притомились и молчали даже после ухода слуги.
Молчание всё же нарушил Степан Иванович Шешковский.
— Ловко и... доказательно вы излагаете историю прошлого мира, Пётр Андреевич! Но нам нельзя первую чару пропускать в такой час. Выпьем?
Выпили. Шешковский выпил водки, Пётр Андреевич выпил вина.
— И знания у вас, Пётр Андреевич, больно богатые, — прожевав кусок горячей буженины с хреном, сказал начальник тайной канцелярии Её Императорского Величества. — За одно только знание про Александра Македонского вас надо упрятать далеко и глубоко.
Пётр Андреевич поперхнулся ломтиком хлеба с севрюгой.
— Да-с! Поэтому вы кушайте, кушайте, а про себя знайте, что плаха вам не предвидится и петли вам не видать. Слово даю! И крест за то слово кладу в великий рождественский день! Но ссылка в дальние края вам будет. Ничем не могу помочь. Доставлены вы в столицу как государственный преступник, так этого звания у вас уже не отобрать. Можно только за него отстрадать. Как, скажем, грех — отмолить. Я так и напишу в особом отношении к её императорскому величеству... И к государственному прокурору. Да вы кушайте, кушайте! Осетра только третьего дня из Волги вынули. Из осетровой ямы. Отоспаться за зиму хотел, подлец! А мне покушать рыбки? Так что его вынули из тайного схрона, этого трёхпудового волжского преступника, и сразу — ко мне! Очень свежий осётр! Кушайте на здоровьице!
* * *
Утром Булыгин, начальник особой части тайной экспедиции, явился на службу в новом полковничьем мундире. На его новой же сабле, там, где рукоять переходит в клинок, вызывающе блестел орден Святого Владимира первой степени. Он поманил к себе дежурного офицера, показал пальцем на дверь гауптвахты. Тот, стараясь не греметь ключами, приоткрыл дверь. Государственный преступник спал на скамье, а поручик Егоров — на грязном тулупе, на полу.
Полковник Булыгин довольно кивнул и велел камеру закрывать.
Глава девятнадцатая
Генерал-прокурор Российской империи граф Самойлов отметил на рабочем листе этого дня, что допрос государственного преступника он сделает прямо с утра, в десять часов. И длительность допроса отметил — полчаса. Потом генерал-прокурору предстояло побывать с праздничными визитами у наследника престола Павла Петровича, потом у сына его, внука императрицы — цесаревича Александра Павловича. Потом следовали ещё визиты до самого вечера.
Решение о судьбе сибирского проповедника уже лежало в особой папке на столе генерал-прокурора. Ещё вчера заготовили, следуя особому устному указу императрицы. Ссылка на три года. В Сибирь ссылать нельзя, как же это — ссылать государственного преступника прямо на место жительства? Но тут остроумно решил сию трудность Степан Иванович Шешковский, приславший в канцелярию генерал-прокурора протоколы допроса обвиняемого с особым своим сопроводительным заключением.
«На Ладогу, на остров Валаам», — следовала основная мысль этой сопроводиловки.
Генерал-прокурор империи сопроводительному документу противиться не стал и свою подпись под готовым решением Имперской прокуратуры поставил немедленно, приписав, конечно: «Остров Валаам»...
* * *
Генерал-прокурор империи граф Самойлов вчера, специально перед Рождеством, вызывал из Петропавловской крепости карельского волхва, или, как он проходил по делу, — «Колдуна». «Колдуна» этого, ещё даже не будучи генерал-прокурором империи, граф Самойлов держал под строгим наблюдением в Холмогорах, а теперь вот запер в Петропавловской крепости. Ему, графу, в его уже почтенных годах больше всего по жизни требовалось знать своё будущее на следующий год, чем исторические изыски сибирского попа на две тысячи лет назад.
А «Колдун» ему сказал:
— Помрёт. Через пару лет. Точно. Распорядитесь подать мне большую чару водки, да чару обязательно стекольную, ваше высокопревосходительство!
Самойлов стукнул кулаком по столу.
— Для гадания при ваших глазах, — пояснил «Колдун».
Слуги генерал-прокурора принесли хрустальную чашу на целый штоф водки. И водку принесли. Чашу налили до краёв. Только неверно колыхнуть, водка прольется. Оставшись один на один с генерал-прокурором, «Колдун» пошептал над водкой, присев у порога огромного кабинета, потом понёс штоф, стараясь не колыхать водку, к большому, в полтора роста, портрету императрицы, висевшему позади рабочего стола графа Самойлова. Слева от стола располагалось большущее окно, шторы раздвинуты. Солнце косо било в окно, и тут Самойлов явно увидел, как из глубины, со дна чаши, освещённые солнцем, поднимаются к поверхности пузырьки... Нет, не пузырьки, а как бы тоненькие столбики из белых пузырьков.
— Вон тот столбик, — прошептал «Колдун», — ейный сын Павел. Тут вон, сбоку, ещё ейные дети, но тех никто не видел, да некоторые уже и мертвы. А вот тот столбик, что идёт наискось, ваше высокопревосходительство, это дни её жизни. Столбик её судьбы... Видите, столбик не доходит до краёв чаши. На четыре пальца не доходит.
Самойлов уже было разочаровался в гадании и хотел «Колдуна» отправить назад в крепость да посадить там сразу в карцер, но тут «Колдун» чуть не в полный голос крикнул:
— И Павел, сын ейный, тоже недолго мать переживет! Года на четыре! Гляньте на его столбик!
Столбик Павла странно качался в чаше, будто хотел упасть. Пузырьки в водке, те, что формировали столбик Павла, лопались и сразу исчезали, не доходя до края чаши. Много не доходя, но на палец выше, чем столбик Екатерины Алексеевны, лопались пузырьки сыночка её, Павла Петровича.
Самойлов уставился на колдовские столбики в водке, но, видать, сила гадания пошла на убыль, столбики рассеялись, и в чаше колебалась просто водка безо всяких чертовских приблуд.
Самойлов схватил чашу за край, хотел выплеснуть водку в камин, но «Колдун» держал чашу цепко:
— Нельзя! Порвётся нагаданная линия! И тогда смерти не случится в урочный час!
— А куда её теперь? Водку-то куда?
— А вы выпейте, ваше высокопревосходительство. Вашим именем гадал ось, пусть в вас и останется!
— Ты, мужик, одурел! Куда мне такую пропасть водки? Помру! Надо вылить!
«Колдун» вцепился в чашу, тянул к себе. И совершенно синими глазами, бешено, будто Иисус с иконы, смотрел на генерал-прокурора.
