Бородатый целовальник принял у купчины серебряный поднос, передал его подсунувшемуся половому, а от него принял поднос медный, чайный. А на том подносе стоял уже ковшичек с водкой, да желтел под солнцем жирный кус осетрины величиной с половину тележного колеса.
— Хрену, уксусу на осетра не забыл? — спросил целовальник у полового.
— Как можно? Такие люди гуляют! Ишь ты, как нонче разоделся артельный атаман Колька Шпора! Прямо жених! — заорал половой удалец в толпу.
— Жених, жених... — громко хохотнул купчина Провоторов.
Молодец в красной рубахе, артельный атаман бугровщиков Колька Шпора, поклонился купцу Провоторову, махнув рукой по земле, и так же громко ответствовал купцу:
— Народ велит мне сказать тебе, Илья Никифорыч, большое спасибо! Что есть тебе от нашего народа, твоё степенство, великое благодарение за твои труды и старания в его пользу и на его благо. Пью за тебя, Илья Никифорыч, как и каждый бы из нашего народа выпил!
Молодец выхлебнул ковшичек водки, утёрся рукавом и в один присест зажевал осетрину.
Купец Провоторов поднял свой цилиндр в благостном приветствии. А из трактира половые уже тащили подносы с насыпанными на них кучами калачей, пряников, сушек, баранок, конфет и пластов дорогой, вяленой рыбы. Колька Шпора пошёл горстями швырять те подарки в толпу. Швырял с барской ленцой, будто в толпу летели золотые монеты.
К нему подбежали ещё несколько крепких бородатых мужиков в таких же красных рубахах, стали помогать высвобождать подносы от подарков.
В толпе хохотали, толкались, ловили калачи, ломали пряники, ломали жирную рыбу. Особенно гонялись за конфетами. Кто-то ползал по земле, собирал конфеты даже с земли.
Пока толпа отвлеклась, Илья Никифорыч Провоторов сошёл с коляски, прошагал пять шагов по красному бархату и взошёл на крыльцо трактира. Его тут же подхватил под локоть целовальник и вовлёк внутрь. Туда же укрылся и Колька Шпора.
У самого же крыльца трактирные молодчики выставили трёхведёрную бочку с водкой и в три ковша стали потчевать толпу. Закуски набросано пудов пять, чего бы и не выпить?
Александр Егоров пробился сквозь пьянеющую толпу ко крыльцу трактира, только хотел подняться по красному бархату на ступеньки, к дверям заведения, как ему сверху пробасили:
— Не замай! Иди далее, тута занято. Наш ватаман Колька Шпора справедливый расчёт из купца вынает.
Александр Егоров поднял голову.
Два огромных мужика, один одноглазый да с топором, другой с толстой палкой, до того скрытно сидевшие за толстенными брёвнами, держащими крышу над крыльцом, теперь высунулись. Крыльцо трактира с определённым умыслом ещё огораживали толстенные перила, с прибитыми к ним кедровыми плахами. На том затинном крыльце хоть грабь, хоть режь кого, с улицы неприметно.
За проймами безрукавной душегрейки под руками у Егорова торчали рукояти двух пистолей. Снаружи их не видать, но пистоли — оружие убедительное в этих окоёмах. Вытащить оба, пальнуть в воздух?
Нет, так всю ирбитскую ярмарку переполошишь, ярмарочные пристава могут за стрелком и погнаться...
— Скажи Провоторову, до него есть спешное дело у петербургского купчины Александра Егорова. То есть у меня... — Егоров специально обратился только к Одноглазому. Тот, видать, в разных делах бывал, всякую недоговоренность понимать должен. Егоров вынул из поддёвки рубль, подкинул так, чтобы Одноглазый не сумел уловить его падение, подбирал бы с пола.
Но рубль поймал второй детина. Осмотрел его, куснул для порядку, хрипнул:
— Обождь пока, столичный господин. Спросим согласия.
Одноглазый тотчас скрылся в трактире.
* * *
На большом столе, сколоченном из кедровых плах, в огороженном «светлом уголке» трактира, под иконостасом, бугровщик Колька Шпора и купец Илья Никифорыч Провоторов вели расчёт. Бугровальная ватага Кольки Шпоры в тот сезон ходила аж за реку Енисей и вот, через год, только к весне, потеряв половину людей, пробилась назад, к реке Тоболу и сразу же рванула в город Ирбит, через обозлённые толпы инородцев.
— Хоть у нас и пушка была, а всё равно лезут и лезут. Стрелами били, гады! Атак бы мы все вышли! — суетился Колька. — Но троих своих однодельцев мы потеряли... Так что на погибших в трудах на тебя, от твоей милости требуется часть денег для семей убитых. Как положено по обычаю.
— Обычай, Шпора, я знаю, — ласково гудел купчина Илья Никифорыч. — И тот обычай таковский: я тебе не подённую плату выдаю, а товар у тебя покупаю. Вот с той выручки сам и плати семьям погибших... воров! Раз не сумел воровское, разбойное дело организовать правильным порядком... Выкладывай товар!
Колька Шпора помедлил, но стал выкладывать сначала всякую могильную дребедень — ржавые ножи, гнутые медные чаши, деревянные удила, да деревянные же украшения, обернутые во взлохмаченные временем тонкие листы золота. Не толще волоса были те золотые листочки. И весили — так, ерундово, по золотнику пара листиков. Мелочёвка даже для комара!
— Настоящий товар давай! — не выдержал купчина. — Мне ещё в пару мест до вечера надобно съездить!
Колька Шпора себе цену знал. И купцовому возмущению — тоже. Не первый раз бугровщики с ним торгуются, и знает купчина какой ценный товар по концу торга окажется в кожаных мешках артельного атамана!
На столе меж тем стали появляться уже не медные, а серебряные чаши, пряжки от поясов, кольца, серьги... да какие серьги! В полтора фута длиной, видом как луна концами вниз. А уж к той луне приклёпано по шестнадцать серебряных же проволок, а на тех проволоках нанизано множество разных малых серебряных фигурок, да все они звенят и бренчат. Колька Шпора специально побренчал серебрянными серьгами...
Никакого интереса у купчины те серьги не вызвали. Он только презрительно крякнул:
— По три рубля за штуку дам! Вынай дальше!
В это время в трактир тихо вошёл Одноглазый, снявши на пороге сапоги. Так, в портянках, и зашёл в затинный угол. Что-то прошептал купцу.
— Прямо-таки с Петербурга? Врёт!
С улицы донёсся злой голос Егорова:
— Скажи, что я с письмом к нему от Петра Андреевича Словцова!
Купчина, услышав голос Егорова, да то, что им сказано, тотчас перекрестился, велел Одноглазому:
— Заведи немедля, да посади вон там, у стойки. Вели за мой счет пить и есть. Я скоро тут... рассчитаюсь.
Сказал, а сам сквозь щель в заплоте подсмотрел, кто заходит. Ещё раз перекрестился, да очень с большим облегчением перекрестился, и повернулся к Кольке Шпоре:
— Колька! Видишь, меня уже столичные купчины одолевают. Будь милостлив, выкладай самый жир!
Колька протянул к себе по плахам пола два тяжеленных кожаных мешка, стал резать кожаные вязки.
Глава двадцать восьмая
Александр Дмитрии Егоров, подведённый Одноглазым к трактирной стойке, водки не попросил. А попросил себе чаю горячего с ложкой рома. На Ирбитской ярмарке этот напиток называли отчего-то «пуншик», и стоил он страшно дорого. Ведь только бутылка ямайского рома, неизвестно как попадающая на сибирскую ярмарку якобы с той, американской стороны земли, стоила в трактире пятнадцать рублей! Шесть дойных коров! Стакан же пуншика, что есть простой чай с малой ложкой рома, стоил здесь рубль серебром, и пили его только очень уважаемые люди и воры!
