— Место, откуда пришёл, назови!
— Место это святое для тунгусов племени Мань Я Гир, — ответил Требень и выпил. Отдышался и добавил: — Место называется Вана Вара.
— Меня зовут Александр Егоров, сын Дмитриев, — сказал Требню парень и убрал пистоли за проймы поддёвки. Видать, у него там специально нашиты особые карманы для пистолей. — Ну-с, теперь начать разговор или что?
Купчина Провоторов поднялся со скамьи с полным стаканом рома, поднялся и Егоров. Помедлив, поднялся и Требень. Егоров быстро наполнил ему стакан. Рядом со стаканом Требня положил его охотничий нож. Остро глянул на низенького купчину, даже подтолкнул его.
Провоторов тогда туго заговорил:
— Будучи человеком православным, имея совесть в душе да имея в виду ту мысль, что Колька Шпора может и надругаться над невинной душой этого... золотого младенца, я, купец Провоторов, купил его у вора Кольки. С той лишь целью, чтобы совершенно безоплатно вернуть дитятю и душу евонную его родителям или его народу! Забери, Требень, то, за чем к нам пришёл! Просто так забери. По-божески!
На столе появился кожаный мешок. Требень, уже крепко выпивший, но не понявший пока силы рома, быстро упаковал золочёный скелетик младенца в кожаный мешок.
— Ты поешь, закуси теперь, — сказал Егоров. — Нам ещё решить надо, когда мы с тобой отсюда выедем.
— Это зачем? Зачем нам с тобой?
— Мною дан обет исповеднику вот его, тобольского купца Ильи Никифоровича Провоторова, что я на реку Тунгуску попаду, как раз туда, где стоит посёлок Вана Вара. А там, чутка подальше, будет охотничья избушка промысловика Евмения. Он с дочерью живёт... Ты его, наверное, должен знать, Требень...
Требень опустил глаза в доски стола. Чтобы не сверкали глаза волчьим светом. Год назад промысловика Евмения, тунгусским именем Хукаяма, кто-то убил, долго пытаючи. А дочь промысловика изнасиловали, потом тоже пытали и бросили помирать в тайге. Было это дело по прошлой весне. А по нонешнему лету, так Евмений давно говорил Требню, он вместе с дочерью хотел выйти из тайги и осесть в городе Тобольске. На дом в Тобольске да на приданое дочери Евмений, видать, деньги собрал, два десятка лет живя в тайге охотой. Деньги у него были, чего там. Иноверцы его уважали, а вот кто ж тогда его зверски убил? И за что убил? За сто рублей, что Евмений накопил на дом в Тобольске? А кто прознал, где избушка промысловика, и кто прознал про его дочь?..
Только вот откуда этот столичный волк, по всему видать человек военный, про Евмения знает? И про дочь его? И знает, как про живых... Что ж. В тайге он и заговорит. Можно его и взять с собой в тайгу, к тунгусам. А если в тайге и схоронить, так это быстро.
— Поедем, чего там. Вот завтра я просплюсь и поедем, — согласился Требень. — Старик Евмений, конечно, обрадуется гостям.
Егоров знал от Петра Андреевича Словцова, что Евмений и дочь его убиты. Но почему об этом не спешит говорить таёжный волк Требень? Об этом случае, говорил ему Словцов, известно уже за тысячу вёрст в округе. Ох ты, Сибирь-матушка, золотое дно! Да у кровавой реки!
Глава тридцать первая
Последняя переправа, через Енисей, прошла худо. Конечно, сказать нечего, у Требня дорога на восток, вглубь Сибири, имелась. И дорога налаженная. Ещё, поди до Ермака такие вот медведи русские, вроде Требня, постарались спроворить путь в неведомую глушь, к пушным сокровищам тунгусов...
Утонула на середине Енисея одна телега с железным припасом, да с лошадьми и с атаманом ватажников Колькой Шпорой, который на привалах всегда требовал себе добавки каши... Плотовые связки вдруг разошлись, будто подрезанные, брёвна закувыркались в гиблом течении... всё. Хотя такой постройки плоты сами не разваливаются... А Колька Шпора что? Крикнул один раз и пропал в стремнине бурной реки. Лошади, правда, выплыли, привычные они к бурным рекам, сибирские лошади. А телега с дорогущим железным припасом затонула там, откуда её и не вытащить...
По той тайной дороге через реки, пробитой ещё староверами, возле берегов Иртыша, Оби и Енисея, в густых приречных зарослях, своих проезжающих всегда дожидались плоты, сшитые навечно сыромятными ремнями из лосинных шкур. Плоты огромные, на две телеги каждый плот. И надо же, а? Одна сыромятная вязка разошлась! Или кто её подрезал?..
Когда пристали к правому берегу Енисея, почти у того места, где в Енисей впадала Подкаменная Тунгуска, Требень поймал взгляд Егорова, перекрестился:
— Сибирь. Дно золотое, точно. Железа жалко, да как его теперь достать?.. Там глыбко и холодно. Пропали подарки тунгусам... Давай, не стой, запрягай на коней шлеи, да цепляй за плоты. Плоты надо вытащить на берег, спрятать в тальнике. Плоты ещё нам пригодятся, да и не нами они рублены. Грешно бросать на виду. Командуй варнаками провоторовскими, ты это умеешь... За Одноглазым следи накрепко. А чтобы не приставал к нам, «пошто безвинно погиб Колька Шпора»? — назначай Одноглазого атаманом похода. Нам-то что? Мы только проводники на этом походе...
Егоров прищурил один глаз, река под солнцем сверкала пуще зеркала, хотел сказать Требню, что только он, Требень, знает, какую сыромятную вязку подрезать ножом, чтобы брёвна плота махом разошлись. Да передумал говорить. Повернулся, крикнул Одноглазого. Тот подошёл неспешно, будто знал, зачем зовут.
— Кольке Шпоре вечный покой, — громко сказал Егоров, — а тебе теперь быть атаманом похода. Командуй теперь нам — куда плоты прятать. Ведь ты назад, в Тобольск, собираешься вернуться?
Одноглазый ощерил свои крепкие, лошадиные зубы, заорал, чтобы вязали слеги, по четыре коня цепляли за плот, а плот бы тащили в густой тальник...
* * *
На ночь они устроились под наскоро рубленым шалашом. Двое варнаков спали внутри, накрыв рожи от гнусной мошки сменными портянками. Филимон Одноглазый ворочался, не спал. Требень и Егоров подсунулись под дым костра, говорили. Шагах в десяти, у другого костра, всхрапывали кони, им гнус лез в глаза и уши, настырно выедал нежности тела.
— Иди-ка, Филя, — позвал Требень Одноглазого, — подкинь в костёр у коней елового лапнику. Да там и посторожи половину ночи. А то к утру сожрут писклястые надоеды наших коней. Иди-иди, я тебя скоро сменю.
Филимон покряхтел, понимая, что его отгоняют от интересного разговора. Но пошёл к коням. Там поднялся густой дым, кони успокоились.
— Так чего ты мне два раза намекал про Евмения? — спросил Егорова Требень.
Егоров сунул в огонь две тяжёлые еловые лапы, подбавил дыма:
— А то намекал, что Евмений уже два года, как мёртв. А ты его мне живым числишь. Пошто?
— И дочь его мертва, — запросто ответил Требень. — Испытывал я тебя, столичного купчика. Потому, зачем мы с тобой идём в края тяготные и гиблые, я не понимаю, но иду. Как не идти. Сходим, убедимся, что «жира» нет, пойдём далее.
— Без меня далее пойдёте?
Требень смолчал.
