— «Жир» мы в избушке поднимем, — тихо заговорил Егоров. — Это я обещаю. Мне токмо что важно, кому Провоторов дал наказ меня в тайге пристроить на окончательное лежащее положение. Тебе?
— Нет! — резко ответил Требень. — Я на такие дела в этом случае негоден. Вон, им даден наказ тебя подо мхом укрыть. — Он кивнул на спящих варнаков.
— А об чём с тобой купчина балакал там, в Тобольске, с глазу на глаз?
— А об чём — с тобой?
Ох, Сибирь-матушка! Не так здесь всё просто и радостно.
— Я хочу в Америку уехать. От собственных бед и жизненных напастей. Один Провоторов в этой земле может мне оказать в том содействие. Об том и говорили.
— Беглый, что ли. Убил кого там, в Петербурге?
— Меня собирались убить. Ты не смотри, что там столица. Варнаков там, думаю, поболее, чем здесь.
— Говорить не мешки ворочать, — осторожно ответил на те слова Требень.
— Ну, на колени перед тобой я падать не стану. Клятву давать, что так оно и есть, тоже не буду.
Егоров подкинул ещё лапника в костёр. Ничем этого медведя не зацепишь. Сам по себе в друзья или в товарищи Требень не пойдёт.
— Провоторов просил меня... — Требень вдруг медленно повернул голову в тот край поляны, куда им утром было выступать. Долго всматривался, пододвинув к себе ружьё. Щёлкнул курком, завёл книзу, на пружину, боевой ударник. Так, отвернувшись от Егорова, докончил свои слова: — Просил меня купчина Провоторов подговорить эвенков покончить с этими варнаками, когда они с тобой покончат.
— А самому тебе ехать с эвенками в Иркутск? С моим золотом?
— Почти так. Только я не согласился, как ты понимаешь. Медведей — хоть пять я зашибу, а людей стрелять без причины — уволь.
— Что-то ты не всё говоришь. Или не так. — Егоров тоже стал смотреть в темноту густой тайги, где под лунным смутным светом чудилось Бог знает что.
— Могу договорить. Провоторов знал, собака, что я не соглашусь на пустое смертоубийство, и послал с нами телегу с железом, с ножами да топорами, как бы в подарок эвенкам. От меня в подарок. Чтобы они, как бы под мои подарки, этих варнаков пристроили под мох... Ну, подарки утонули, сам видел, и сволочь поганая, Колька Шпора, тоже утонул. Большой был обидчик эвенков. Вот я за них и заступился, в этом честно сознаюсь... Я подрезал кожаную вязку у плота... Будем считать, что Кольку Шпору я порешил. Хотя, умей он плавать, да будь в пути трезвым — выплыл бы. Но, слава Богу не выплыл... А что касательно эвенков, ты скоро сам поймёшь про них... Они тоже люди, вроде меня... Им зазря убивать людей пакостно... Тихо! Не шевелись!
Егоров осторожно вынул один пистоль, взвёл. Начал выковыривать второй из-под поддёвки. Пистоль зацепился за край проймы поддевки, вылазить не хотел. Егоров шепнул ругательство. Требень мягко подопнул его ногу своей огромной ногой. Но Егоров всё же пистоль вытянул, и вопрос задал. Тихим, тихим шёпотом:
— Что там возле сосны, никак леший?
— Леших в тайге нет. Там или люди, или медведи, — гляди по правую руку от прогалины. Видишь?
При свете луны чётко виднелась прогалина в стене леса. Туда уходила малозаметная в ночи, но торная при солнце дорога. По правую руку от прогалины Егоров сначала ничего не увидел. Сморгнул глазами, вымывая из них клочки дыма. Стало чище. И захотелось заорать в голос.
Прямо на краю прогалины стояло — откуда и взялось? — дерево, у коего посреди ствола чётко виднелось человеческое лицо. Лицо то ли блестело, то ли отсвечивало при луне, но отсвечивало как бы красным.
— Второе вон... дерево с... человечьей рожей, — шепнул Егоров. Три аршина влево.
— Рядом с ним ещё два.
— Я сейчас стрельну!
Тут Требень вдруг расхохотался в голос:
— Ну что, купец столичный? Познал тайгу?
А дальше проорал что-то на языке инородцев.
Личины на деревах, увидел Егоров, отошли от дерев. Мелькнули там, среди елей низкорослые люди, и скрылись.
— Эвенки тебя встречают? — сдерживая бешенство, спросил Егоров.
— Они.
— Ну-ну. Спасибо за таёжную учебу.
— Здесь по-иному, паря, нельзя. Надо, чтобы сразу, через испуг, душой проникся... Сразу познал силу и обычаи таёжного люда.
Егоров раздышался. Спрятал пистоли. Нарочно медленно, спокойно, сказал:
— И я тогда тебе кое-что преподам. Один урок. Охотника Евмения пытал про золото лично сам купчина Провоторов. А потом самолично же распорядился его зарезать. Филя Одноглазый его и пришиб топором... А дочь Евмения догнал в тайге и снасильничал Колька Шпора. Потом придушил и на муравьиную кучу тело бросил. Провоторов после этого случая изошёл страхом и пошёл каяться. К моему другу, Петру Словцову. Знал такого проповедника в Тобольске?
Требень во все свои узкие глаза вытаращился на Егорова. Кивнул:
— Знал...
— Исповедовался про сотворённое душегубство купчина, а потом нутро его купецкое опять взяло верх. И на своего исповедника Петра Словцова накатал Провоторов подлый донос. И я его отсюда, из Сибири, прошедшей зимой, вёз в Петербург. Дабы по тому доносу честнейшего человека посадили в крепость, в каземат. Не купец я, Требень, а особый военный человек. Был... Чего мне теперь таить... Жизнь так распорядилась, что и мне, невинному, идти под смерть... или бежать в Америку. Я, видишь, выбрал — бежать. Вот и бегу...
— Перекрестись, что Провоторов пытал Евмения самолично!
Егоров пожал плечами и перекрестился.
— Ну, теперь куда скажешь — пойду, чего скажешь — сделаю! — Требень перекрестился вослед за Егоровым. — Евмений-то был мне родным отцом, а Найва, которую снасильничал Колька Шпора, была мне родной сестрой. А мать наша — эвенкийка... По моей роже видно, чья кровь во мне бродит... А про золото я всегда думал, что отец врёт. Шутит. Он такой был, отец мой, всё с шуточками ходил...
Глава тридцать вторая
Вождь племени Мань Я Гир, которому отдавали золотой скелетик, старался отворачивать от русских испаханное оспой уродливое лицо. Другие же охотники закрывали лица личинами. У кого на рожах привязаны личины, смастерённые из куска коры, а у кого и древние, литые из бронзы. А были совсем уж древние, медные, выколоткой сотворённые из меди. Вот те видом своим могли нагнать страха. Не лики людей представляли те личины, а неведомых чудовищ... Только вот теперь уже не чудовища несли страх. Страх несла болезнь оспа.
Вот страна Сиберия! Сколько в тебе тайн и загадок! Откуда здесь оспа? Здесь даже не чихают!
— Оспу русские занесли, — сказал Требень. — И много чего лишнего занесли — они же.
Он недолго говорил с вождём. Слова иноверческие быстро пролетели между Требнем и вождём туда-назад, вождь передал ближнему к нему охотнику мешок с золотым скелетиком, дал отмашку — идти.
