Глава тридцать четвёртая
К Иркуту-городу подплывали ранешным утром. Темно, конечно, по раннему утру, зато день впереди обещался стать светлым. Для Провоторова. Если бы он... решился! Сибирь отрезать от России — на такое дело решиться надо. Как в ледяную прорубь, головой вниз...
Тяжёлый промысловый баркас купчины по реке шёл ходко, аж парус трещал. А у Провоторова мозги трещали. Не мог он верное решение принять. Ведь, по совести говоря, купчишку Егорова надо бы немешкотно в студёную воду столкнуть, не возить с собой лишний груз. Золото, в амбарном весе, что он привёз, золото Евмения, весило почти пятьдесят пудов. На русские серебряные рубли выходило больно много. До того много, что голова кружилась... Вон они, лежат за дощаной стенкой, эти миллионы рублей. В золотом, правда, виде лежат. Но зовут к себе, просто манят.
Стукнув по двери, вошёл кормщик баркаса:
— Подходим, Илья Никифорыч. Куда якориться?
— Туда, где мои лесные да рыбные лабазы.
— Понял. Там уже факелами машут...
* * *
Первая несуразность вышла, когда Провоторова встретил его иркутский приказной — Выспань. Лицо его горело — видать, выпил с утра. Врезать бы ему! Да, тут многим бы врезать, да до убою, а где потом людей брать? Нету людей в Сибири! Вот, Выспань — он есть.
Выспань три раза совершил поклон, потом, оглянувшись зайцем, торопливо прошептал:
— Так что, ваше степенство, к началу... кх-мм, заседания вашего со товарищи обещался прибыть Григорий Иванович Шелихов... Владелец, так сказать, «Русской Америки»! Да вон его коляска! Уже прибыл!
От неожиданной вести Провоторов так саданул своему приказчику в лоб, что тот улетел в грязь и сапоги задрал.
Шелихов! Откуда прознал, сволочь, о тайном собрании купцов сибирских? Шпиёны, значит, внутри собрания есть? Или как?
Провоторов зашагал скорым шагом в рыбный лабаз. Там накрывали столы для плотного завтрака, для перекуса и для окончального пира.
Собрание же готовились провести в лесном лабазе. Там столов не накрывали. Собрание требовалось завершить в половину дня, бумаги подписать, те, которые должен привезти с собой американец. А после обеда хорошо то дело обмыть, крепко закусить и трогать поутру к устью Ангары, где, поди, заждался американский корвет.
А Шелихова надобно выпнуть прямо с завтрака. Пусть поест, попьёт, проговорит свои сказки и — долой!
Сзади Провоторова, прямо ему в затылок, что-то буркнул купчишка Егоров.
— Чего? — повернулся к нему Провоторов.
— Императрица-матушка Шелихова не любит! — повторил Егоров. — Прошлым годом наградила его медалькой, шпагой, да признательной грамотой. А ни дворянства, ни чина какого — не дала.
— Потому и не дала, что мимо неё хочет пролезти этот обалдуй, новые земли для России завоевать. Дурак! Тут с сибирскими землями не знаешь, что делать, больно велики! Так что обломается на американских землях этот Шелихов, помяни моё слово.
* * *
Собралось сорок человек купцов малого ранга, да на самом краю стола молча закусывал «мериканец». А второго «по весу» человека, факторщика Зуева, что-то не видать. Зря. А может, в море утоп? Говорили, что в страну Япан собирался плыть. Да и бес с ним. Тут сейчас дело не в Зуеве, не в «мериканце» даже, а вон в том, громогласном.
Григорий Иванович Шелихов, в добротном камзоле, со шпагой на боку (а шпага полагалась только дворянам, не купцам) да с медалькой на шейном платке, стоял во главе стола и вещал:
— Калифорния настолько богата землями бескрайними, что впору соизмерить её с нашей Сибирью!
Провоторов фыркнул на эти слова, толкнул Егорова в закуток, где оказался кабинет хозяина. Там сняли шубы, причесали бороды, потом вышли к людям.
— Из наших, переполненных бедным крестьянством губерний перевезём в Калифорнию молодых, здоровых мужиков, пусть даже и с семьями. Со скотиной и прочим добром. И не по одной десятине на душу им отрежем той, американской землицы, а по сто десятин!
— По-здорову ли будете, товарищи сибирское купечество? — гаркнул на весь лабаз купчина Провоторов, перебивая Шелихова.
Поднялся галдёж. Купцы соскочили с лавок, кинулись к «надёже», к Самому — к Провоторову.
— Илья Никифорыч, Илья Никифорыч!
Егоров посмотрел на сильно смущённого Шелихова, отвернулся. И тут же попал взглядом на взгляд американца, сидевшего неподалеку. Американец махнул ему рукой, похлопал по месту на скамейке рядом с собой. Егоров пожал плечами, подошёл, сел.
— Чьих будешь? — неожиданно по-русски спросил американец.
— Из курских дворян, но пошёл в купцы. Егоров Александр, сын Дмитриев.
— А я вот уже американец, — весело щерясь, представился тот, — зовут меня теперь Иосиф Гольц. Стало быть, усыновили меня один богатый нью-йоркский дядька. Иудейских кровей. Прежде звали меня Иваном, да прозвище имел Бесфамильный... а фамилии не помню. Вместе с отрезанием имени да фамилии, отрезал я и кусок нижней плоти, как положено... Так что, Иосиф Гольц — к вашим услугам!
— Работал в России — где?
Егоров уже совершенно точно мог сказать, откуда взялся этот «мериканец». При матушке Екатерине проворовавшиеся чины, сосланные в Сибирь, часто бежали не на Родину, а много далее её. Америка всех привечала.
— Ну, работал я не по купеческому, а по письменному делу. При губернаторе.
Иосиф, да ещё и Гольц ловко обошёл все имена и все названия городов.
— Оно мне не надо, что ты был при губернаторе, — сказал Егоров, — ничего не надо. Только звать я тебя стану Иваном. Язык у меня до сих пор русский, так что — позволь.
Тут в лабазе зашумели.
Человек десять купчин подошли к Григорию Ивановичу Шелихову, стали его отодвигать от торца стола, где он было сел. То место значилось за Провоторовым.
Шелихов засмеялся, отошёл, сел куда предложили, на другом торце длинного стола.
Провоторов занял своё место, кивнул Егорову. Иосиф Гольц удивился кивку купчины, но не стал мерекаться, когда Егоров предложил ему поменяться местами. Поменялись, и Егоров очутился по левую руку Провоторова, на его конце стола. Гольц просто встал, обошёл сзади Провоторова и согнал с крайнего места перекупщика байкальского омуля, Фёдора Бесштанного. Перекупщика, известного половине Сибири тем, что по окончании путины он деньгами с рыбаками не рассчитывался, а велел брать в зачёт подённой платы рыбу. Кому бы она нужна, эта рыба, когда её в каждой луже поймать можно? Фёдора рыбачьи артели пытались образумить топорами, так он завсегда теперь ездил на путину с отрядом казаков, набранных из инородцев. Злые на русских инородцы, да ещё с ружьями, дело грозное. Рыбаки, правда, гилевали и при инородцах, но тихо. И каждый год дело кончалось у Фёдора Бесштанного тем, что рыбаки брали сезонную плату рыбой, а потом ту рыбу, но за половину цены, продавали тому же Бесштанному. Кличка Бесштанный к нему пристала от того, что при требовании справедливого расчета он всегда орал: «Да вы же меня без штанов оставляете»!
