— Отчего же ты тогда ему ребёнка не оставил? — Толстой, казалось, растрогался подобным признанием. — Отчего отдал Гольдони?
— А чёрт его знает. Люсия черкнула мне, где её теперь отыскать, вряд ли соврала, она, судя по всему, девушка честная, а нет, так при ней ныне наш сбир. Полину-то узнал? Вот. Пусть меншиковский байстрюк побудет какое-то время с Люсией. Подальше положишь — поближе возьмёшь. А мы ещё покумекаем, как нам в дальнейшем эту карту разыграть. В любом случае мы же теперь не отнимаем у Александра Даниловича его детей, а прячем. Люсия получила приличную фамилию, имение. Если через пару лет мы откроем Меншикову, где его дети, ему даже специально её не придётся замуж выдавать, чтобы к какому-нибудь дворянскому роду приписать.
— М-да... — Толстой слушал приятеля, мрачнея с каждым словом. — Берестовы, конечно, неплохая фамилия, но как бы Александр Данилович после не отомстил нам за такое вмешательство.
— А, Бог не выдаст, свинья не сожрёт! — отмахнулся Ушаков. В это время в дверях появилась давешняя горничная, которая сообщила, что медикус Иоган Осельман произвёл осмотр и Екатерина Андреевна ждёт папу в своей спальной.
Днём раньше, когда пропала Катя Ушакова, а всех детей, пировавших вместе с цесаревичем, слуги развезли по домам, в гостевой флигель меншиковского дворца пожаловал странный гость. Невероятно толстый пастор попросил Артемия Григорьевича Загряжского принять его или, по крайней мере сказать, как чувствует себя его сын Александр. Когда же священник оказался в гостиной Загряжских и очумевший от счастья Саша представил родителям своего спасителя, Артемий Григорьевич велел накрывать стол, дабы попотчевать дорогого гостя, мама Саши не знала, как лучше принять, куда усадить, чем порадовать дорогого гостя.
Поведав об освобождении Саши и ответив на все интересовавшие родителей вопросы, Могильщик, а это был именно он, попросил разрешения пообщаться с мальчиком тет-а-тет, что ему, разумеется, тут же было позволено. Чета Загряжских чинно покинула гостиную, а монах, подозвав к себе паренька, извлёк из рукава сутаны крохотную чёрную шкатулочку с вырезанной на ней змеёй и протянул её не ожидавшему подарка мальчику.
— Хочу, чтобы ты спрятал это таким образом, чтобы никто, слышишь, никто, кроме тебя, не знал об этом, — тихо говорил монах. — Это мой подарок, который, возможно, когда-нибудь спасёт жизнь тебе или вызволит из неприятностей кого-то, кто будет тебе дорог. Впрочем, я хочу, чтобы ты распорядился им сам, как сочтёшь нужным. Быть может... Нет. Не хочу хоть сколько-нибудь влиять на твой выбор.
Священник поднялся, Саша хотел поцеловать его руку, но вместо этого вдруг оказался в медвежьих объятиях.
— Звёзды поведали мне, что тебя ожидает достаточно интересное будущее. Поверь мне. Полагаю, мы ещё встретимся, во всяком случае, я бы этого хотел. Но всё равно я буду наблюдать за твоей судьбой. Знай это.
— Что я скажу отцу? — Саша покосился на шкатулку.
— Об этом ничего. Мы же вроде договорились. — Монах взглянул в окно, словно кто-то невидимый за стеклом мог ответить на этот вопрос за него. — Скажешь, я просил тебя быть хорошим мальчиком, почитать родителей, защищать сестру и быть верным сыном отчизны и хорошим христианином. Я думаю, этого будет достаточно. — Поклонившись, он направился в сторону двери, и Саша, как зачарованный, последовал за своим гостем.
Попрощавшись ещё раз с супругами Загряжскими, монах покинул дворец Меншикова.
Глава 18. Забрезжил свет
— И всё-таки подозрительна мне эта Люсия. — Толстой выглядел удручённо. — Труп суфлёра она не побоялась выкрасть, а о родной, ну, как она считает, сестре не позаботилась.
— О ней мы позаботимся. А она век будет за упокой её души Бога молить да свечки в церкви ставить.
— Мы-то, конечно, позаботимся, но и она ведь покойницу за сестру почитала, теперь вот будет её имением владеть, а бросила на дороге, словно собаку приблудную, даже не попросила разрешения похоронить.
— Ты прав. — Ушаков раздумывал. — И, похоже, я на радостях действительно промашку дал. — Он почесал в затылке. — Я ведь как думал? Не может она похоронить сестру как Берестову Марию Сергеевну, потому как теперь она сама Берестова Мария Сергеевна. С другой стороны, не может и как Люсию Гольдони, потому как непременно отыщутся такие, кто о похоронах прознают и увидят, что это никакая не Люсия. Но она ведь могла оставить деньги на похороны. Действительно, незадача.
— Одно хорошо, что с ней наша девица. — Они замолчали.
Остаток дня прошёл более-менее спокойно, а ночью в крепости произошёл удивительный случай. В полночь караульные услышали странные звуки, раздававшиеся из холодной. Все знали, что люди Ушакова зачастую остаются ночевать в крепости, используя для этого отведённые им помещения, а то и устраиваясь в одной из камер. По ночам в холодной мог работать кто-нибудь из медикусов, туда мог зайти дознаватель, решивший ещё раз для верности лично осмотреть тело или забрать припрятанную с вечера бутылку охлаждённого в покойницкой вина, или услужливо завёрнутую супругой или слугой снедь, которая испортилась бы в жарко натопленной допросной.
В общем, услышав стоны и грохот, солдаты решили, что дознаватели напились и подрались между собой. Но когда распахнулись двери и на пороге показались бледные тени со всклокоченными волосами и чёрными запавшими глазницами, облачённые в белые одеяния, напоминающие погребальные саваны, стражники дрогнули, один от страха упал в обморок, второй ринулся в крепость за подмогой. За время его отсутствия из покойницкой были вынесены или, как утверждали провинившиеся стражи, восстали из мёртвых и ушли собственными ногами находившиеся там мертвецы.
Все невольные свидетели происшествия говорили практически одно и то же. Оказавшийся волей судеб ночью в крепости Тимоша Шанин украсил и без того непривлекательное описание воскресших покойников горящими глазами и кровью, которая капала с клыков мёртвых студентов. Никто из свидетелей тех событий не удивился, что сошедшие со своих полок в покойницкой трупы, а для удобства медикусов они все, независимо от пола, были раздеты донага, оказались настолько целомудренными, что раздобыли где-то исподнее или саваны. В этой части показания разнились. Но возможно, покойники, или скорее те, кто их изображал, для того чтобы отвлечь стражу, были одеты по-разному.
Разумеется, первым делом следовало подозревать банду Могильщика и актёров князя Меншикова. Первых, потому что Джузеппе со своим кривым приятелем один раз уже пробирались в крепость и скрали труп суфлёра, театральных, потому что, их могла нанять Люсия. О том, сразу же она покинула Санкт-Петербург или осталась здесь ещё на несколько дней, Ушаков не знал, так как пока что не получил письма от Полины. В любом случае в новом расследовании о похищении трупов Люсия Гольдони фигурировала как главное заинтересованное лицо.
— А не проще было бы выкрасть исключительно труп сестры? — недоумевал Алёша Трепов.
— Один труп — слишком приметно. Она ведь не дура, и этот итальянский граф Феникс, или как там его — Джузеппе, тоже не вчера родился, понимает, если утащить только тело Марии Берестовой, мы сразу же кинемся искать Люсию. А вот если умыкнуть сразу все трупы, то нам придётся про каждого узнавать в отдельности. Уйма времени, — ответствовал весьма довольный своей осведомлённостью Толстой.
