Петрушка и Дуняшка, весело перешёптываясь между собой, поставили на стол нарезанную, ломтями в ладонь шириной, холодную телятину, ветчину, блюдо с пирогами в виде лодок, а также огромную кружищу кофе. При виде которой бедный Псковитинов подумал было, что молва права, и каналья Аракчеев действительно шпионит за всем и за каждым, уж больно быстро его люди умудрились разведать привычки скрытного следователя. Кофе был его любимым напитком, и дома он действительно пил его чуть ли не бадьями. Но это дома, а не в гостях, тем более не в доме самого генерала Аракчеева!
— Дуняшка, что за посуда?! — возвысил голос Агафон.
— Какую нашла, дедушка, — еле слышно пролепетала девочка.
— Так спросить надо было, в голубом шкафчике сервиз стоит, чашечки крохотные, нешто за два дня не приметила? А ну, быстро замени эту сраматищу.
— Оставь её. Пусть ещё принесёт в правильной чашке, а я теперь это выпью. Не сухомяткой же питаться, — быстро оправился от потрясения Псковитинов.
— Ещё что-нибудь изволите, ваша милость? — Старик переминался с ноги на ногу, судя по всему, стоять ему было тяжко. Мимо, руководимый пронырливой Дуняшкой, кучер Ермолай нёс тяжёлый чемодан барина.
— А не подскажешь ли ты мне, Агафон, находится ли в услужении у графа кормилица его… — Он задумался, как бы мягче высказаться относительно байстрюка. — Как её? Лукьянова.
— Аглайка-то, так как барчуку она стала без надобности, Анастасия Фёдоровна отправила её за реку, в деревню Бабино, там у его сиятельства военное поселение организовано, комендантская рота. Прачкой или при кухне устроена. В прошлом месяце его сиятельство изволил шесть человек туда на порку гонять. Там у него специально обученные люди — мастера… Так, сказывали, видели там Лукьянову-то.
— Спасибо, Агафон, ты свободен, доктора Миллера пришли, если он, конечно, не занят графом.
Когда старик ушёл, Александр Иванович отметил в своём блокнотике подозреваемых имя дворецкого Агафона. Собственно, он не верил, что немощный старец мог зарезать некогда уволившую его барыню, но факт, что после её смерти и, главное, ареста всей прислуги он вернул себе место. Псковитинов представил себе старого, больного Агафона, живущего как обыкновенный приживала в доме родственников, которые, возможно, попрекали свалившегося им на голову старика куском хлеба. Кем был Агафон до своей отставки? Первым человеком в грузинском дворце! Его боялись, с ним советовались, он принимал на службу, судил, рядил — в общем, был на своём месте, и место это считалось весьма завидным. А потом, из-за прихоти какой-то шалавы без роду, без племени…
Несомненно, воцарение в доме бывшей крепостной не может не ранить нежные сердца прислуги. До того как Павел I
[36] передал землю со всеми живущими на ней крестьянами Аракчееву, всё здесь принадлежало светлейшему князю Александру Меньшикову
[37] и его потомкам. При бывшей деревянной усадьбе, которую, должно быть, снёс Демерцов, росли поколения домашних слуг, маленький ребёнок поступал во служение в звание казачка, на подай-принеси, поварёнка, помощника конюха, и постепенно, как это было и с Агафоном, постепенно поднимались по служебной лестнице. Для них вчерашняя крепостная девка в графской постели, может быть, и нормальное явление, но крепостная, ставшая домоправительницей, да ещё и дворянкой!
Псковитинов занёс себе в блокнот непременно выяснить, на каком-таком базаре Бухмейер приобрёл Минкиной предков.
Итого выходило что, так или иначе, заинтересованы в смерти графской наложницы друзья и товарищи управляющего Синицына, имена которых Псковитинову предстояло выяснить. Бывшая жена, которую, возможно, несправедливо выбросили из дома, Дарья Константинова — у неё Минкина отобрала сына. Сначала утративший место, а затем вернувший его себе после смерти госпожи старый Агафон. Начало было положено, Александр Иванович с аппетитом прихлёбывал дурно приготовленный кофе, заедая телятиной и пирогами. В дверь постучали, на пороге стоял доктор Миллер.
— Ну и жара, а попробуй я, к примеру, чуть расстегнуть мундир? Уверен, его сиятельство моментально позабудет про убийство, дабы отчитать меня, грешного, и отправить на гауптвахту. — Карл Павлович протирал лицо не первой свежести платком.
— Вас забрали с самой ревизии? — припомнил Псковитинов.
— Для неё так и разоделся. Думал, выслушаю, какие нарекания по медицинской части, и можно отдохнуть, а тут…
— Сочувствую, — ухмыльнулся следователь, жестом приглашая доктора присесть.
— Я ведь, доложу я вам, по природе своей совсем не военный человек. Для меня мундир, любой мундир — насилие над личностью. Кстати, вот вы, зная, что едете к его превосходительству, отчего не оделись по форме?
Псковитинов хмыкнул, вошедшая за доктором Дуняша поставила на стол кувшин холодного кваса и пару стаканов, каждый из которых она предварительно зачем-то вытерла кружевным фартуком, её приятель нёс крошечную чашку кофе.
— Не рекомендовал бы я вам кофе в такую жару, — покачал головой Миллер. — Ко всему прочему совершенно непонятно, как и из чего они его тут теперь готовят. Кухмейстер и его люди арестованы, а тех, что набрали…
Не дожидаясь нерасторопной прислуги, Псковитинов сам налил доктору кваса.
— Желаете осмотреть труп? — Миллер отхлебнул холодного напитка.
— А что делать? — Псковитинов подвинул доктору блюдо с пирогами. Но тот отказался.
— Только предупреждаю, я не судебный медик, с трупами, постольку-поскольку дело имел. Мои пациенты обычно обращаются с кашлем, лихорадкой или подагрой. Впрочем, если готовы, пойдёмте.
Они поднялись, Псковитинов вытер губы вышитой салфеткой, машинально отмечая на ней две буквы «А» и «Ш» — Анастасия Шумская. Получается, что домоправительница снабжала своими инициалами салфетки в личных покоях его сиятельства. Характерная подробность.
Вместе они прошли по белой лестнице, застланной синеватым пушистым ковром, и свернули в сторону широкого зала, у дверей которого преспокойно сидел Жеребцов с «Еженедельником для охотников до лошадей»
[38] в руках. При виде Псковитинова и Миллера он поспешно поднялся, оставив чтение.
