— Может, лучше пойдём в ресторан? Надоело мне вокруг покойницы-то кружиться. Там её зарезали, сям обмывали, тут она сама возлежит. Кусок в горло не идёт в этом проклятом доме, — пожаловался фон Фрикен.
— А не нанесём ли мы тем самым обиду нашему хозяину? — Александр Иванович раздумывал, как наилучшим образом поступить в сложившейся ситуации. С одной стороны, никто не мог запретить ему обследовать деревню и по дороге заглянуть в местный кабак. В интересах следствия он даже был обязан оценить обстановку, пообщаться с возможными свидетелями. Кто-то всегда что-то знает, видел, приметил… С другой, одному Богу известно, что насочиняет себе Аракчеев, узнав, что его гости отправились в ближайший ресторан, пренебрегая его гостеприимством. Тем более если он сам выйдет к столу. — Нет, ресторан как-нибудь в другой раз, а сейчас, ужинаем у Алексея Андреевича. Точка.
— Тем более что вон он сам. — Миллер показал в сторону дорожки, по которой Аракчеев уже, в застёгнутом наглухо мундире со шпагой в одной руке и кнутом в другой, гнал перед собой какую-то простоволосую бабу в чёрном. Брань Аракчеева сотрясала окрестности, избиваемая орала или, точнее, орал, Псковитинов разглядел куцую бородку — монах! Впрочем, сходство с женщиной добавлял надсадный тонкий голос и мелкие движения, обычно свойственные неуверенным в себе людям.
— Да что же он такое делает?! — опешил фон Фрикен, бросившись навстречу Аракчееву и встревая между ним и несчастным. Вслед за своим командиром его сиятельство окружили новые адъютанты Псковитинова.
— Убью, запорю! — орал Алексей Андреевич, пытаясь добраться до своей жертвы. — А каналье Ильинскому
[52] передай, пока я жив, не будет ему места на земле! Так и скажи. Пусть собирает манатки, и чтобы духу его тут больше не воняло.
Офицеры повели Аракчеева к дому, в то время как Псковитинов остался один. Конечно, можно было погулять по парку, газеты рассказывали, что его чудеса и затеи не уступают Петергофу, или хотя бы обойти Минкинский особнячок и посмотреть на пресловутый эдикюль. До сих пор у него не было для этого свободной минутки. Приехал бы Корытников, уже давно ходил бы с блокнотом и всё, что нужно, брал на карандаш. Друзья часто работали в паре и подходили друг к другу как нельзя лучше. С другой стороны, кто сказал, что Пётр подчинится приказу губернатора? А ведь не исключено, что тот послал именно приказ, а не как его просили, личное письмо с извинениями? Тоже ведь надо понимать, соображения чести и всё такое… Следовало не пускать дело на самотёк, а изловчиться и под каким-либо предлогом заглянуть в губернаторскую почту или, по крайней мере, написать Корытникову лично от себя. Потому как одно дело, когда тебе приказывают, а совсем другое — когда просит старый друг. Впрочем, так бы его и пустили покопаться в почте самого Жеребцова! Куда хватил! Будет удивительно, если после всего, что произошло между ними в Грузино, губернатор не уволит к чертям собачьим самого Псковитинова. Или ушлёт, куда Макар телят не гонял. Был лучший в губернии следователь и нет. Поминай, как звали.
Он прошёлся вдоль клумбы, с петуньями около которой комнатная девушка Аксинья Семёнова три дня назад разговаривала с садовниками. Клумба находилась метрах в десяти от особняка убиенной Минкиной. Не может быть такого, чтобы, стоя здесь, люди не расслышали криков и призывов о помощи. Разве что-то помешало? А что? Он огляделся, пытаясь обнаружить хоть что-то в защиту алиби неизвестных ему крепостных. Петухи пели? Нет, птицы бы не заглушили, да и сколько их тут? А сколько бы ни было, хором птицу петь не заставишь. А люди? Может быть, Миллер прав, и в этот миг кого-то пороли или… Поблизости не было заметно никакого строительства. Вот если бы здесь валили деревья, пересыпали камни с тачек… Перед Псковитиновым лежали желтоватые ухоженные дорожки, обрамленные красивыми камнями, аккуратные клумбы… Всё дышало миром и нерушимым покоем. Вот если бы у Аракчеева был заведён обычай по утрам палить из пушки! Или если бы крепостные поднимались под барабанный бой. Нет, одним барабаном здесь, пожалуй, не отвертишься, а вот если пушка… пушка. Надо будет выяснить.
— Стол накрыт, батюшка Александр Иванович. — Агафон, должно быть, давно уже переминался с ноги на ногу, ожидая, когда же важный следователь отвлечётся от своих мыслей и обратит на него внимание. — Пожалуйте откушать.
— С охотой, с охотой. Показывай, куда идти?
— Да вот к госпоже Мин… Шумской. Здесь как раз и накрыли. Пожалуйте-с, с нашим радушием.
В богато обставленной гостиной за широким столом уже сидели два не знакомых Псковитинову офицера, которые поднялись, едва в дверях появился следователь.
— Присаживайтесь, батюшка, Карл Павлович сказал, чтобы никого не ждали, все в разное время подойдут. Что же поделаешь, когда такие дела? — Агафон указал в сторону стола, расторопно пододвинув Псковитинову стул.
— Разрешите представиться. — Сидящий напротив него рыжий офицер поднялся, вытирая губы. Это был один из тех понятых, которых пригласил Жеребцов во время осмотра тела, но Псковитинов ни как не мог припомнить фамилии того под протоколом. — Гриббе Александр Карлович
[53], подпрапорщик гренадерского полка графа Алексея Андреевича Аракчеева. — Представился молодой человек. На вид ему было лет двадцать. — А это Минин Афанасий Степанович. — Он покосился в сторону второго понятого, но тот даже не поднял на следователя глаз. Судя по всему, неприятная процедура его доконала. — Не обращайте внимания, — шепнул улыбчивый Гриббе. — И мой вам совет, не отказывайтесь от рыбного супа, он сегодня у них весьма удался.
— Вы тоже оказались в той злополучной комиссии? — догадался Псковитинов.
— Увы, увы… Впрочем, всё это так занимательно, так поучительно, — расплылся в улыбке новый знакомый. Так что Псковитинов заметил, что зубы у него неровные, а рыжие усы закрывают явно заячью губу.
— М-да… — Александр Иванович поднял брови. Нечасто жестокое убийство с последующим расследованием и осмотром трупа удостаивается эпитетов «увлекательное» и «поучительное». Во всяком случае, к личности этого самого Гриббе стоило приглядеться. — Вы неравнодушны к судебной медицине? — на всякий случай уточнил следователь.
— Нет. Я в некотором роде историк и… — Он застенчиво покраснел. — Писатель.
— А… — Псковитинов моментально утратил интерес к подпрапорщику.
