На лестнице появился сам глава семьи — Пётр Петрович Корытников, невысокий, худощавый господин с тёмными, коротко подстриженными волосами. Несмотря на летнее время, на Петре Петровиче была дорогая байковая куртка и шёлковый галстук. На носу посверкивали аккуратные кругленькие очки.
— Ну вот, жив-здоров. А мне бог весть что наплели. Я уже, право, не знал, то ли доктора к тебе везти, то ли батюшку.
Корытников многозначительно приложил палец к губам, приглашая гостя пройти за ним в кабинет. Остановленный на полуслове, заинтригованный Александр Иванович проследовал за приятелем, успев, однако, приметить, с каким немым укором провожает барина его верный Гаврила. Забавно, выходило, что Корытников действительно приказал не принимать старого друга? За что такая немилость?
— Я две недели отсутствовал по делу беглых помещика Владимирова, воротился, а тебя как ветром сдуло, — устраиваясь в любимом кресле, продолжил Псковитинов, когда Пётр Петрович затворил дверь и можно было продолжать без страха быть подслушанными. — Что, скажи на милость, приключилось? Тебя, прости за фамильярность, погнали, или действительно по состоянию здоровья? Впрочем, вид у тебя цветущий. Рассказывай, поссорился с кем-то?
— Ушёл сам и обратно пока не собираюсь. — Пётр Петрович занял место за дубовым рабочим столом, сложив пальцы домиком. Знак, принятый между собой в Уголовной палате, означал «повременить с новой информацией». Впрочем, подслушивать в кабинете Корытникова было невозможно, так что, скорее всего, Пётр Петрович просто собирался с мыслями.
Александр Иванович отвернулся от приятеля, делая вид, будто бы разглядывает знакомое ему с детства убранство кабинета, перешедшее к Петру Петровичу от его отца, тоже следователя: шкафы с книгами, каждый из которых был увенчан бронзовым бюстом знаменитого философа. Над небольшим изящным камином красовалось широкое зеркало, которое, однако, не отражало ни стола, ни сидящих за ним посетителей Корытникова. Неудобно, когда гость только и знает, что пялится на своё распрекрасное изображение. Полы во всех комнатах были обиты красноватым сукном и устланы коврами, протёртыми посередине и около кресел, но неизменно чистыми.
— Отобедаешь? — Корытников подошёл к окну и для чего-то поправил идеально висящую штору.
— Как прикажешь, впрочем, врать не стану, с утра не ел. Ночь в дороге, домой даже не заходил, чаю не выпил. Слугу своего Селифана отпустил, а сам в Уголовную палату, а там такие дела… В общем, рванул в архив, толку — нуль без палочки. Сел в свою же коляску и прямиком к тебе, не отдыхали. Ермошка-подлец уж как уговаривал хоть в трактир к жиду заехать, как жалостливо о лошадях не кормленных, не поенных, уставших соловьём разливался, я аж расчувствовался. Но всё равно с дороги свернуть не позволил, на чашку чая не соблазнился, на крендель с глазурью не позарился.
— Отобедаем в скором времени. — Корытников поглядел на часы. — Однако не пойму, к чему такая спешка? Ну, уволился я со службы, на покой удалился. Обычное дело. Ты ведь не только за этим приехал?
— Не только. У меня, дорогой ты мой, на руках личный приказ нашего генерал-губернатора Дмитрия Сергеевича Жеребцова
[4], язви его душу, срочно отправляться в Грузино, расследовать убийство госпожи Настасьи Фёдоровны Шумской
[5] — домоправительницы самого Алексея Андреевича Аракчеева
[6]! Слыхал про такое?! Страшное дело. Наши говорят, искромсали всю начисто, ну просто в рагу. Приврали, — понятное дело. Приеду — сам разберусь. При этом Жеребцов уже два дня как в Грузино, собственной персоной, графу слёзы вытирает, не иначе. Мы-то с тобой знаем, какой от него в следственном деле прок, от блазня
[7] этого.
— Убита Минкина? — Пётр Петрович казался взволнованным.
— Ну да… Минкина, Шумская. Ну, ты её не можешь не знать. Так вот, наши уже хотели меня не пивши, не евши затолкать в мой же экипаж и препроводить в Грузино, да я и сам поначалу решил, что так оно и вернее получится. А то как бы не зарыли нехристи, поди, Жеребцов ведь труп не осмотрит, а потом меня как громом поразило — ты ведь занимался делом об утоплении их управляющего и по совместительству полицмейстера, как его, Синицына
[8]! Я к тебе — говорят, уволился согласно собственного же рапорта. Я в архив, а там точно впервые о таком деле слышат. Я к нашим — руками разводят, никому, говорят, Пётр Петрович дел не передавал… Синицын известный человек, войну прошёл, наши его хорошо помнят. Так я подумал, может быть, ниточка какая-нибудь протянется от убийства управляющего к убийству домоправительницы? Что скажешь? И ещё, с полгода назад поминали эту Минкину-Шумскую в связи с похищением младенцев, что ли? И старое дело поднимали, ну, помнишь, его ещё твой батюшка вёл? Кстати, как он? Здоров ли? Как ноги? Говорили, будто бы так распухают, что он ни одну обувь надеть не может. Прошлой весной, когда у него обострение случилось, я где-то вычитал, что лишнюю жидкость следует выпустить, а он только отмахивается, мол, дома, в Ям-Чудове, у него доктор-волшебник, Корф, что ли? Из немцев. Припарками да пиявками это дело убирает. Помнишь, студентами были, вот на этом самом месте, он нам с тобой рассказывал, будто бы состоящая в любовницах у Аракчеева, Минкина, у кого-то из крестьянок дитя выкупила и господину графу младенца в качестве его же новорождённого сына предъявила. А тётка твоя, случайно разговор подслушав, потом ещё бранилась, зачем он такие неприличные подробности юношам рассказывает. А Пётр Агафонович ещё и возразил, что де мы оба уже давно не дети, и Минкина эта — наша с тобой ровесница. Потом ещё говорили, будто бы Настасья занимается чёрной магией, а я тогда у вас по случаю рыбной ловли ночевал, и мне всю ночь кошмары снились.
Дверь отворилась, и кротко улыбнувшись, Машенька прошла к столу, поставив перед гостем графин с домашним лимонадом и два стакана.
— Насчёт колдовства это я знаю, Матрёна Бельская рассказывала на губернаторском балу, будто бы госпожа Шумская — такая демоница, что всё про всё в доверенном ей хозяйстве знает. Комнатная девушка ещё только раздумывает, пойти ли на свидание, а она уже ей грозит и всё, что произойдёт с ней после этих встреч, рассказывает. Лакей только наметит взять вещь без спроса, а она уже за его спиной выжидает.
