— Суду известно, что около года назад Анастасия Фёдоровна Шумская отобрала у вас с мужем ребёнка мужеского пола, — начал он, так что не ожидающая подобного вопроса Дарья охнула и чуть было не хлопнулась тут же на пол, в последний момент сумев задержать падение, схватившись за конторку, у которой она должна была отвечать на вопросы суда.
— Было, батюшка. За мои провинности пострадала, и сына своего с того самого дня не видела, как ни просила, — завыла Дарья.
— Отчего же не откупилась, чай, у мужа-то денежки водятся? — прищурился Псковитинов. Секретарь суда едва поспевал за ним. Судейские переглядывались, прикидывая, куда клонит Александр Иванович.
— Да уж никаких денег не пожалели бы, но она упёрлась как… Простите меня, господа хорошие. Я уж в ногах у неё валялась, просила, умоляла…
— Угрожала?
По суду пролетел шепоток.
— Сорвалась в сердцах, было дело. — Злыдней её назвала, змеёй подколодной. За то она меня на месяц в Санкт-Петербург сослала, в простые прачки определила, а сыночка-то моего, должно быть, тем временем чужим людям отдала. Живёт теперь при живых родителях горьким сиротинушкой…
— В прачки? — улыбнулся Псковитинов. — Могу себе представить, как ты белы рученьки трудила. Небось наняла вместо себя какую-нибудь горемыку, а она цельный месяц за тебя горбатилась и твоим же именем на перекличке отзывалась. Проверить можно.
— А проверяй, батюшка. Твоё право. Кого хочешь спроси, кто месяц, не разогнувшись, трудилась. Чай, Настасья Фёдоровна тоже кое в чём соображала, поняла, что я откупиться пожелаю, и настрого это запретила, даже человека поставила, чтобы надо мной надзирал.
— Так и человека подкупить — небольшой труд, — не отставал Псковитинов.
— Христом Богом клянусь, сама отработала. А надсмотрщик так надо мною и стоял, потому как тоже провинился, и ежели бы он мне поблажку самую малюсенькую дал, опосля его бы самого на кирпичный завод сослали весь срок отбывать. Потому как его сиятельство распорядился, всех, кто в имении или в военных поселениях проштрафится — на завод. А ведь это похуже, чем порка, потому как человек месяц или того больше от семьи оторван и помощь никакую родным своим оказать не может. Денег же там вовсе не платят, а жене с малыми детьми побираться, что ли? Вот он и доглядывал.
— А кто тогда приют, где твой малец содержится, деньгами снабжает? Думаешь, не знаем?
— А сиротские приюты благодетельствовать — наша святая обязанность, — парировала Константинова.
— Но ты говорила, что ребёнка своего не видела и где он не ведаешь?
— Про то соврала, прости, батюшка. Узнали мы, где сыночка-то наш оставлен, да только взять его в дом не можем, потому как виданное ли дело — спрятать ребёнка на селе?! Ты в Грузино сам был, чай, видел, банк стоит, а сразу за ним и наш дом. Как же это нужно мальца спрятать, чтобы об том никто не проведал? Вот мы и кормим теперь весь приют, чтобы нашему сыночку там хлебушка хватало, и на милость господскую уповаем. Вдруг, его сиятельство смилостивится и разрешит дитя невинное в дом возвернуть? Да только не вернёт он, и она бы не вернула. — Глаза Константиновой метали молнии, Дарья прикусила губу, так что из неё пошла кровь. — Может, вы, господа хорошие, помогли бы мне ребёночка своего домой забрать? Ведь при живых-то родителях в сиротах мучается!
— К господину своему обратись, повинись, коли виновата, он и вернёт тебе ребёнка, — не ожидая такого развития событий, встрял в разговор Мусин-Пушкин.
— Да не вернёт он, потому как шибко зол на меня. Я ведь уже просила его милость, умоляла. Пыталась ему глаза на госпожу Шумскую открыть, да куда там. — Она махнула рукой.
— Что же такого ты рассказала его сиятельству? Эти сведения, господа, необходимы для составления, как бы это сказать, портрета убиенной, — пояснил Псковитинов членам суда.
— То и сказала, что Настасья Фёдоровна только с господином графом нежная да ласковая. А для других — чистый чёрт!
— Не ругайся. — Псковитинов постучал по столу ладонью.
— Из-за неё Иван Стромилов, дворецкий наш, себе горло перерезал, и Синицын, управляющий, утопился. Она сказала его сиятельству, де у Стромилова был ключ от погреба, а про свою связку умолчала. А меж тем Иван Андреевич никогда крошки с чужого стола не взял. Все его знали, все любили, а вот Настасья Фёдоровна, только граф за порог, знай, зовёт гостей со всех волостей. И пьянка у неё, гулянка. Все комнатные девки с причёсками, вместо сарафанов простыни, а под простынями-то — срамота! То в саду их выставит на всеобщее обозрение, точно статуи, то голыми плясать заставляет. Да и много другого тоже.
Сколько раз у мужа моего просила денег ей безвозмездно из банка выдать. Потом отыскала где-то особые бланки и начала выписывать фальшивые билеты на вырубку и продажу леса. Но Семён мой не уступал, держался. Тогда она ребёнка нашего и забрала. Сама же нашла себе другой «кошелёк», у сельского главы прежнего, Ивана Дмитриева
[72], денег одалживала, но и он не бездонная бочка, платил, платил за её гулянки, а потом возьми да и откажи. Сам, говорит, скоро по миру пойду. Так она, злыдня, наговорила Алексею Андреевичу про Дмитриева с три короба, все билеты ему приписала. Дмитриев получил пятьдесят ударов кнутом, после чего был сослан в Сибирь. Сына же его забрили в солдаты, а дом и всё имущество отошли господину графу в качестве компенсации за ворованный лес. Потому как к тому времени, она дело так повернула, что бумаги эти в доме у Дмитриева нашли. Его жену и дочку по миру пустили, так что они теперь у меня дома живут в услужение.
— Простите! — не выдержал Мусин-Пушкин. — Но как же, позволю я вас спросить, Алексей Андреевич до сих пор не замечал за своей домоправительницей подобных вольностей? Ведь четверть века — немалый, если подумать, срок.
— А барин Алексей Андреевич и не мог заметить, — парировала Константинова. — Потому как, кого хотите, спросите, Алексей Андреевич всё всегда наперёд знает, когда уедет, во сколько приедет. Скорее петух время своей утренней песни спутает, чем господин граф.
— Она права, чрезвычайной точности человек его сиятельство. — Секретарь суда подошёл к Псковитинову и положил перед ним доставленные во время допроса Константиновой бумаги.
— Вот если бы Алексей Андреевич хоть раз приехал внезапно и застал эту, прости господи, компанию... — мечтательно произнесла Дарья и вдруг залилась слезами.
Глава 14. Взгляд из могилы
— А ведь ты врёшь, барин, что не видел Михаила Андреича! — Огромный, точно скала, инвалид навис над Корытниковым, буравя его едкими зелёными глазищами.
— Ничего не соврал. — Пытаясь скрыть смущение, Пётр Петрович прикидывал, как обойти здоровенного Парфёна Лукьянова. Впрочем, человеческая махина занимала дверной проем практически полностью. Окна были крошечные, запасного выхода не наблюдалось. Перспектива же сразиться, пусть и с одноногим великаном, не радовала. — Очень мне надо тебе врать!
