М-да, подумалось мне. Совет еще не начал работу, а интриги вокруг него уже вовсю развернулись. Впрочем, а чего же я хотел?
Работа совета началась с того, что Ефремов на первом же заседании предложил зафиксировать, что предыдущая программа в обозначенные сроки хоть сколько-нибудь реально выполнена быть не может. Разумеется, слова «потому что ее написали под диктовку придурка Никиты» в итоговый документ войти не могли, поэтому Иван Антонович просто упомянул о волюнтаризме. И предложил записать, что ближайшей целью партии должно стать построение социализма, который он назвал «развитым».
– Вообще-то слово «настоящий» лучше отражает желаемое, но по определенным причинам оно не очень подходит.
– Правильно! – поддержал председателя Гвишиани.
Я тут же вспомнил, что говорил Косыгин, да и от «развитого социализма» нас с Антоновым давно тошнило, так что пришлось взять слово.
– С моей точки зрения, термин не самый удачный. Если развитой социализм только предстоит построить, то, значит, у нас его пока нет. То есть имеющийся социализм не развитый или даже недоразвитый. Именно такой вывод народ и сделает. Поэтому я предлагаю назвать этот гипотетический социализм «креативным». То, что пока он у нас не креативный, никого не взволнует, все равно значения этого слова почти никто не знает.
– А вы знаете? – не удержался косыгинский зять.
– Да какая разница? Даже если не знаю, то термин-то от этого хуже не становится. Он подразумевает нечто созидательное. И кстати, вспомним общеизвестную формулу коммунизма. От каждого по способностям, каждому по потребностям. Если иметь в виду материальные потребности, то коммунизм неосуществим. Козлы будут рождаться всегда, и каждого всем желаемым никогда не обеспечить, им все равно будет мало. Но если под потребностями понимать естественное желание человека творить и совершенствоваться, то все уже не так безнадежно. У козлов таких потребностей все равно нет, и значит, они пролетают мимо.
– Ага, а живут при коммунизме пускай в коммуналках, чай, не баре, – встрял Антонов.
– Ну я-то там сколько жил, и неплохо. Не было поводов жаловаться. И вообще, ты слушай, там Аркадий что-то хочет сказать.
– Слово «креатив» имеет латинские корни, но многие посчитают его английским, в этот язык оно пришло куда раньше, чем в русский, – уточнил Стругацкий. – И почему бы нам не назвать кошку кошкой? То есть настоящий социализм – настоящим социализмом. То, что пока он не совсем настоящий, народ и так понимает независимо от наших слов. А слово «креативный» можно будет вводить в обиход постепенно, чтобы потом, со временем, использовать его в определении первой фазы коммунизма.
– Ставлю предложение товарища Стругацкого на голосование. – Ефремов прекратил прения, которым оставалось совсем немного до препирательств. – Так, девять голосов за, четыре против, один воздержался (это был Гвишиани). Принято. Переходим к следующему пункту. Слово для доклада о возможных препятствиях на пути к настоящему социализму предоставляется товарищу Скворцову.
С заседания совета я поехал в Институт медико-биологических проблем, а на самом деле – космической медицины. Там я проходил медкомиссию, причем, как и было обещано Гагарину, регулярно удивляя врачей до полного охренения. Особенно их потрясло полнейшее отсутствие остаточных явлений после самого интенсивного вращения в любых плоскостях. А чего же они хотели, если вертелся Антонов, а тесты на ориентацию и координацию движений потом проходил я? Похоже, людям очень хотелось заполучить меня в качестве подопытного кролика, ведь материалов могло хватить не на одну диссертацию, но я эти поползновения пресек сразу, заявив, что наверху подобного не поймут.
Кстати, там же мы с Антоновым узнали, что у него зрение стопроцентное, а у меня – сто восемьдесят процентов на свету, двести с лишним в полутьме.
– Странно, глаза-то вроде одни и те же, – поначалу не понял ситуации духовный брат.
– Зато системы дешифровки изображения разные. Получается, ты просто не полностью используешь потенциал моего зрения. Ну типа обрабатываешь не все пиксели, а через один, а в сумраке – и вовсе через два.
– Похоже на то, – слегка расстроенно согласился Антонов. – Тогда, как будешь в двадцать первом веке, давай сходим в «Оптику» на другой стороне Профсоюзной, проверимся? Мне любопытно, как там будет.
Самое интересное, что и там получилось почти то же самое, разве что результаты Скворцова все же были немного скромнее, чем в шестьдесят девятом году.
– То есть с глазами у меня все в порядке, я ими просто не умею пользоваться, – резюмировал Антонов. – Ты как думаешь – сможешь меня научить?
– Откуда мне знать-то? Но попробовать, конечно, надо.
– Ну и как твое здоровье? – спросила Вера, когда довольно поздно вечером я наконец вернулся домой. Она знала о моей медкомиссии, а вот про консультативный совет я ей пока не говорил. – Врачи еще не совсем замучили?
– Пытались, но у них не вышло, это не так просто – замучить Витю Скворцова. Кормить меня будут?
– Обязательно. И напоминаю, что Танюшке уже скоро год.
– Ну, во-первых, только через месяц. А во-вторых, ей что-то надо подарить?
– Обязательно. И мне, и ей. Братика. Можно, конечно, и сестренку, но братик все же будет лучше. Знаешь, как я жалела, что у меня нет и не будет ни братьев, ни сестер? Но у мамы после меня никого уже не могло быть. И тебя я сначала воспринимала как старшего брата, полюбила уже потом.
– Так ведь сейчас если даже и получится брат, то только младший.
– Ничего, Танюше и такой сойдет. Сейчас я быстро разогрею котлеты, поешь, и пошли.
– Слушай, а давай я их холодными съем? Тогда нам останется больше времени, все-таки сделать братика – это не так просто. С первого захода может не получиться.
– Ну вот еще, сегодня котлеты холодные, завтра вообще всухомятку питаться начнешь, а там и до упадка сил недалеко. Они минут за пять согреются, а ты пока начинай меня потихоньку целовать.
– Думаешь, я потом смогу оторваться?
– Еще как сможешь, знаешь, как они пахнут вкусно? У тебя сразу слюнки потекут, а в таком виде целовать меня будет уже неудобно.
Как я уже упоминал, сразу после назначения Демичева главным идеологом была пересмотрена установка о том, что при социализме никаких бедствий, аварий и особенно катастроф быть не может.
– Вранья попусту быть не должно! – так заявил Леонид Ильич.
С чьей подачи он так заговорил – ну, об этом мне помешает сказать врожденная скромность.
– Разумеется, – продолжил Леня, а Демичев ему почтительно внимал, – я не призываю выбалтывать государственные тайны. Но обо всем, что ими не является, наш советский народ имеет право знать. Попытки замалчивания ничего не дадут, американцы все равно узнают, а приемники есть у всех. И даже в Москве полностью заглушить вражеские голоса не получается, а уж в глубинке и подавно, слушай сколько хочешь. И как следствие – падение авторитета руководства в глазах народа. В общем, партия теперь считает именно так.
