При слове «энцефалограмма» воображение рисует образ старухи Шапокляк. Ну, не может Моника Беллуччи делать энцефалограмму. Как только я вошел в кабинет и взглянул на вторую женщину-доктора, то понял, что может. На всякий случай я сразу снял очки, памятуя конфуз у окулиста. Предо мной стояла Моника Беллуччи. Ее кинематографическая красота пробивала даже сквозь мою близорукость.
Я взял себя в руки, представляя, что перед мной все-таки старуха Шапокляк. На прикосновение ее ласковых пальцев к моей лысине во время надевания диодов я мужественно не реагировал. Мурлыканье – не в счет. И в этот момент она выключила свет, чертовка.
Хорошо, что это была не электрокардиограмма. А то все пришлепки вмиг поотчпокивались бы от моей взволнованной груди…
В другой раз я попытался блеснуть на приеме у женщины-стоматолога. Правда, кроме запущенного кариеса блеснуть перед ней мне было нечем. Женщины-стоматологи – это вообще мечта любого мужчины: ты ничего не говоришь, а она все равно тебе в рот смотрит. Мои замороженные губешки беспомощно повисли слоновьими ушами. Я был не в лучшей форме для флирта.
Но красавица в белом сама дала повод.
«У вас тут скол на переднем зубе. В хоккей играете?» – спросила она меня.
«Да…» – промычал я максимально маскулинно сквозь слюну и ватные тампоны.
А сам внутри ликую, вот это да, детка, да ты подставилась, теперь я в твоих глазах – почти Овечкин, а не какой-то там очередной неудачник с пародонтозом.
«В КХЛ играете?» – клюнула красавица, вытянувшись в струну и блеснув роскошной чешуей.
«Нет, – ответил я честно под воздействием обезболивающего, – на коробке во дворе».
«Откройте рот пошире», – совсем другим тоном произнесла врач, и глаза ее как-то сразу погасли…
Но особенно лихо в незапамятные времена я отчебучил в кабинете приема анализов.
В том кабинете баночки нужно было самостоятельно оставлять на специальном столике в «предбаннике». Проще простого. Я легко справился.
Внезапно из глубины кабинета раздался голос лаборантки:
«Пописал?»
Я немного смутился. Ладно, решил я, видимо, это такой дополнительный врачебный контроль: система здравоохранения хочет удостовериться, что я все сделал сам, а не украл.
«Ну, да, пописал, вот, принес…» – ответил я честно, слегка заикаясь от смущения.
Лаборантка даже вышла из кабинета в предбанник, только чтобы взглянуть на меня. При этом смотрела она на меня, как на идиота, ни разу не иначе.
«ПОДПИСАН? – переспросила она снова очень громко, – анализ подписан? Фамилия ваша там указана?»
Конфуз – это такая длинная цепочка из домино: упадет первая, за ней повалятся и все остальные.
Я выскочил из аналитического кабинета, красный от стыда и смущения. Я даже присел на стульчик в коридоре отдышаться и собрать с пола осколки разбитого зеркала своей личности.
Я разглядывал себя, криворукого, колченогого, с ощущением «откуда ж ты такой взялся на мою голову» и внезапно похолодел. В руках я держал баночку с анализом мочи. В порыве самоликвидации я зачем-то забрал ее со столика обратно. Уничтожил следы преступления, как заправский рецидивист.
Науку всегда интересовал вопрос, можно ли похолодеть дважды. Клянусь своей криворукостью и колченогостью: можно.
На баночке с мочой значилась фамилия. Чужая.
В порыве самоликвидации я схватил со столика чужой анализ мочи.
«Вы последний?» – услышал я чей-то голос с небес.
Я поднял голову. Надо мной стоял морщинистый старичок. Он указывал пальцем на роковой кабинет-мочеприемник.
«Нет, я уже все», – трагически выдавил я.
Дедушка кивнул и пошамкал к кабинету.
«Простите, – обратился я к старичку неожиданно даже для самого себя, – вы не могли бы им передать…»
И с этими словами я сунул ему в руку злосчастную баночку с анализами.
«Не волнуйтесь, – успокоил я пенсионера, – это не моя моча».
Я бежал прочь по коридору, и подо мной горел паркет.
В самом конце я остановился и обернулся.
Дедушка по-прежнему стоял на том же месте, задумчиво разглядывая две баночки в руках (одну – свою).
Его лицо вытянулось от удивления настолько, что морщины чудесным образом разгладились.
29. Хроники хроника
После того как я ушел из большого алкоголя, наша пьющая компания протянула недолго. И дело было даже не во мне. Просто алкоголь – дешевое топливо для дружбы, далеко на нем не уедешь. Мои бывшие собутыльники один за другим перешли на светлую сторону ряженки и расползлись по своим семьям.
Мой лучший друг Сема, с которым мы вместе не раз взлетали петардами в раскрашенное алкоголем небо, протрезвел на несколько лет позже меня, но не менее радикально. Он не досчитался парочки не самых последних органов и принялся скоропостижно жить. Доктор Малышева радушно распахнула Семе свои объятья.
Старый друг и бывший собутыльник сразу обратился ко мне, прошедшему все круги медицинских сайтов. Я к тому моменту уже истоптал весь интернет в поисках диагнозов. Первое время при встрече с Семой мы читали по ролям справочник фельдшера и рыдали над анализами друг друга. Но вскоре это общество анонимных ипохондриков из двух человек накрылось медным тазом, потому что Сема неосмотрительно выбился в большие начальники. С тех пор времени на личное общение у моего друга практически не осталось. И наша ипохондрическая нервно-паралитическая дружба с Семой переместилась в скайп.
Высокая должность не только не излечила Сему от ипохондрии, но еще и усилила ее. Оно и понятно, ведь ипохондрия поставляется в одном комплекте с величием: великому кажется, что он чуть более вечен, чем все остальные, поэтому великий особенно остро реагирует на тщедушие человеческой природы.
Поскольку на тот момент я был уже доктором ипохондрии, в то время как Сема только делал первые неуверенные шаги в этой науке, наше с ним общение в скайпе носило несколько односторонний характер. Сема круглосуточно без остановки присылал мне свои анализы. И хотя они приходили в электронном, а не в натуральном виде, легче от этого не становилось.
От другого такого я бы уже давно отрекся. Но между нами был медовый месяц беспробудного пьянства длиною в годы. Я чувствовал себя в ответе за человека, который доверил мне тайну своего холестерина. Я понимал, что его воинствующая ипохондрия – это продолжение алкоголизма. С бывшими алкоголиками вообще надо осторожнее. Их алкоголизм часто принимает новые, безалкогольные формы. Мне ли было не знать.
Драматургия нашей электронной переписки была скучной и однообразной. Я выступал в роли отрезвляющего холодного душа. Сема каждый раз писал, что умирает. Я реанимировал его дружеским сарказмом.
Сема отправлял мне свой многотомный анализ мочи, в котором действительно барахлило пару параметров (я, как доктор ипохондрии, определял это мгновенно методом экспресс-диагноза по Google), с комментарием:
