Курорты у него – все как на подбор невероятные. Я как-то поехал по его наводке в Турцию. Он мне полдня ворковал про лучший отдых в жизни, про космический отель, про вкуснейший шведский стол. У него даже слюна из уголка рта стекала. Я и купился. Из самолета нас выкинули чуть ли не с парашютом над какой-то долиной смерти. Посреди лунного пейзажа – три колючки и один отель (так что про космический – не обманул). До моря можно добраться только в мечтах, отель в кукуево. Шведский стол – для рабочих и крестьян: сосиски, макароны и таз кетчупа. Я взял у них книгу отзывов. Там после десятка надписей на русском про «горите в аду» и «по возвращении на Родину передам ваши координаты ракетным войскам», выделялась одна, размашистая, на пол-страницы: «ВОСТОРГ!!!» Не с одним, не с двумя, а именно с тремя восклицательными знаками, и всеми большими буквами. И знакомое имя в подписи.
У нас в то время вокруг офиса приличных заведений не было. Приходилось испытывать судьбу в общепите. Я всегда брал его с собой на обед. Какой потрясающий суп, как крупно порезали морковь, сколько отборной картошки, а приправа, приправа, причитал он в гастрономическом полуобмороке, над тарелкой с пойлом из половой тряпки. Ну, что же это за беляш, это же чудо, а не беляш, нежнейшая телятина (каждый раз в ответ на это нежнейшая телятина внутри удивленно мяукала), тесто воздушное, сок, сок ручьями, и так далее. Послушаешь его, послушаешь, и глядь – и суп вроде уже мылом не отдает, и беляш провалился и не расцарапал когтями пищевод. А, главное, после обедов с ним я ни разу не отравился – видимо, организм в его присутствии выделял какие-то защитные вещества.
И это была не маска, вот что интересно. Сто процентов – не маска. Все естественно и органично. Его вштыривало от жизни, как годовалого ребенка. Возможно, в детстве он упал в чан со слезами восторга, наплаканный поклонницами Валерия Ободзинского, как Обеликс – в котел с волшебным зельем.
Мы в конторе прозвали его Мистер Эндорфин. В курилке часто можно было услышать: чего-то сегодня хреново, пойду с Эндорфином поговорю. Мистер Эндорфин сверкал лысиной, как маяк.
Знаешь, что самое забавное? У него и семейка такая же, под вечным феназепамом. Он как-то раз пригласил меня в гости. Я впопыхах купил какой-то неприлично дешевый торт, вафельный, ну, с таким еще первоклашки на свидание к девочкам ходят. Мы сели за стол, с ним, его женой и сыном, разрезали этот деревянный торт, затупив два ножа и погнув один, разложили по тарелкам и понеслась. Какое потрясающее чудо, застонал ребенок. Какое чудесное потрясение, подхватила жена. Вот суки, издеваются, подумал я. А потом пригляделся: нет, у людей натуральный экстаз. При прощании чуть ли руки мне не целовали, все трое».
В этом месте Семе принесли хот-дог, и он закончил рассказ.
«Вот ты спросил, как я это буду есть, – сказал Сема, – очень просто: включу Мистера Эндорфина».
Сема взял хот-дог, поднес его ко рту и зашептал:
«Какая румяная сосиска, с пылу с жару, с пряностями. О, да тут не только кетчуп, из отборнейших томатов, да еще и горчица, пикантная, сладковатая. Пышная, свежайшая булочка…»
«Девушка! – крикнул я через все кафе хозяйке заведения. – Можно мне тоже хот-дог!»
42. Про п…ц
С самого детства я был полным антиподом Мистера Эндорфина.
Власть в моем характере узурпировали, пытаясь усидеть толстыми попами вдвоем на узком троне, две отрицательные черты.
Первая – нетерпеливость. Так проявлялась моя базальная пьер-ришаровость.
Матушка вспоминает, как в детском саду я умудрялся бежать впереди хоровода. Я с усилием тянул за собой предыдущих и толкал последующих, так что все заканчивалось коллективным падением на пол. Я вечно куда-то спешил. Куда можно спешить в хороводе, неясно.
Вторая – уныние. Тут к чистой пьер-ришаровости примешивалось нечто более вязкое и тягучее – оховость из советского мультика про Оха.
Я легко падал духом. Даже не падал – обрушивался. Матушка вспоминает, как я открывал свои первые подарки на день рождения. Я открывал их с таким лицом, словно мне подарили гильотину. То есть я унывал даже от радости, подобно ослику Иа-Иа в его грустный праздник.
И в юности, наконец, эти две отрицательные черты во мне благополучно поженились, составив правящую чету.
Психологически это стало выражаться в том, что на все события, на любые визиты мира внешнего ко мне в мир внутренний я реагировал односложно: торопливо говорил про себя «п….ц» и моментально падал духом.
Мое восприятие реальности напоминало первый публичный показ фильма братьев Люмьер «Прибытие поезда», когда аудитория падала в обморок от несуществующего паровоза.
Зимой я бормотал про себя «п….ц – я замерзну», летом «п….ц – я обгорю».
При знакомстве с мальчиками я говорил «п….ц – мальчик», при знакомстве с девочками «п….ц – девочка».
Я был как советский автомат с газированной водой, только вместо воды я выдавал стресс. В меня достаточно было закинуть копеечку – и я наливал целый стакан. А если три копеечки – то еще и с сиропом.
В те годы я упустил много прекрасных возможностей, потому что окружающие видели этот перманентный непрекращающийся п….ц на моем лице в качестве первой быстрой реакции и, в конце концов, не воспринимали меня всерьез.
Все это тянулось до второго курса Университета, когда случай открыл мне глаза на самого себя.
На втором курсе мы впервые писали курсовые работы по итогам года. Я работал над темой по античной философии. В то лихое время безынтернетья (начало 90-х) всю необходимую научную литературу можно было найти только в одном месте – в читальных залах больших библиотек.
И мне была до зарезу нужна одна книжка. В нашей университетской библиотеке ее не нашлось. Я сунулся в несколько других – безрезультатно.
Умные люди посоветовали мне поискать эту книжку в «Иностранке». Они утверждали, что там она точно должна быть.
Я устремился туда. Это был вопрос жизни и смерти, потому что без той книжки я не смог бы раскрыть тему курсовой.
И вот удача: в каталоге «Иностранки» раритет значился! Дрожащими пальцами я выписал все данные с карточки и побежал на выдачу. На стойке меня встретила статная седая дама в очках. Я протянул ей бумажку. Она кивнула и ушла в недра. Через некоторое время библиотекарь вернулась к стойке и, перебирая перед собой какие-то бумажки и не глядя на меня, сказала:
«Извините, книга на руках».
В моей голове мгновенно промелькнула сценка, как я вылетаю со второго курса Университета и иду в армию. И я сказал:
«П….ц».
Впервые в жизни – не про себя. Вслух. Громко.
