Очередной обмен ударами, и парней расшвыряло в разные стороны. Они стояли, нетвердо держась на ногах, переводя дыхание, сердито поглядывали друг на друга.
– Ну что, отвели душу, тетерева на току? – поинтересовалась Яна, и оба взгляда достались ей, тоже, надо сказать, не очень добрые. Но девушку они ни капли не смутили. – А вы, кстати, из-за кого дрались? Из-за меня или из-за Олеськи? Или каждый за свое? – Ответа она не дождалась, да и не надеялась. Качнула головой сочувственно, распорядилась: – Томилин, иди сюда.
Леха послушно приплелся, застыл перед Яной.
– Мой герой!
Она достала из сумки упаковку бумажных платков, ухватила Томилина за подбородок, осторожно промокнула текущую из его разбитой губы кровь.
Леха сносил терпеливо. Или нет. Скорее не сносил – тащился, млел от удовольствия, даже глаза прикрыл. Яна повернулась в сторону Воронова:
– А ты, Егорушка, сам виноват, что некому твои сопли подобрать.
– Да пошла ты, – огрызнулся Егор, но уже без злости, шмыгнул носом.
А все-таки не разболтал о признании. И не разболтает никогда.
– Платочек дать? – не унималась Яна.
– Отвали! – Егор напоказ вытер кровь рукавом, сунул руки в карманы, развернулся и потопал прочь.
Яна и Леха проводили его взглядами, а потом… потом посмотрели друг на друга.
– Знаю, – проговорил Томилин, и его голубые глаза блеснули незамутненной чистотой. – Может быть, я и тупой. Но зато красивый. А еще добрый. И надежный.
«И обаятельный», – мысленно добавила Яна и рассмеялась. Тоже мысленно. Как же он забыл про «обаятельный»? Или просто поскромничал?
– И знаю, что тебя бесит, когда кто-то умнее тебя. Ведь так?
– Так, – согласилась она.
– Вот видишь, – победно заключил Леха. – Значит, я для тебя самый подходящий вариант.
На этот раз Яна не торопилась сразу соглашаться, глубоко вздохнула, протянула задумчиво:
– Ну… посмотрим.
Леха довольно улыбнулся, его губы широко растянулись, но тут же дрогнули.
– Больно, – сообщил он жалобно, страдальчески изогнув брови.
И Яна опять протянула к нему руку с платком. Хотя, наверное, лучше бы без платка. А у Томилина отчетливо на лице было написано, что он вообще предпочел бы не руку.
* * *
Когда Егор вернулся, бабушка уже была дома. Вышла в прихожую, наверное, сообщить хотела что-то свое, ошеломить его прямо на пороге, но сама остолбенела:
– Что с тобой?!
– А что?
Бабушка дотронулась до его лица.
– Это у тебя кровь?
– Наверное.
Егор мельком глянул в зеркальную дверцу шкафа. Ну правильно. Не вытер, а только размазал. Бурая полоса тянулась от носа вдоль щеки.
– Подрался? – предположила бабушка спокойно. Не запричитала, не бросилась оказывать первую помощь и ругаться не стала. – Из-за Олеси, что ли?
– Ну почему из-за нее-то? – опять начал злиться Егор. – Далась она вам всем!
– Нам? – уточнила бабушка. Во взгляде – таинственная многозначительность, уголки губ ползут верх.
– Только вот не надо так улыбаться. С пониманием.
– Но…
Егор слушать не стал, рванул в ванную, хлопнул дверью, даже замком щелкнул нарочито громко. Крутанул кран, набрал в ладонь воды, плеснул в лицо. На засохшую кровь никак не подействовало, зато холодные струйки побежали по шее, забрались под ворот свитера. Егор сдернул с крючка полотенце, принялся сердито тереть щеку, глядя в глаза своему отражению в висящем над раковиной зеркале.
Не надо ему ничего объяснять, он и сам все знает. Давно уже знает. Потому и бесит. Особенно вот это – чужое, снисходительно-назидательное: «Даже нам, со стороны, прекрасно видно. Неужели ты сам до сих пор так и не увидел? Посмотри правде в глаза».
Ну смотрит. И что?
А бабушка никуда не ушла, так и дожидалась возле ванной, когда внук выйдет. Собиралась донимать наводящими вопросами и красноречивыми взглядами? Но она заговорила совсем о другом. Наверное, как раз о том, о чем хотела сообщить с самого начала.
– Отец приходил. Ждал тебя, не дождался.
– Что-то новенькое хотел сказать? Или все то же?
– Егорушка… – вкрадчиво начала бабушка.
Но внук перебил, поделился своей новостью, в комплект:
– Мама тоже звонила. Раз десять. Упрашивала к ней переехать. И папа?
Но бабушка упрямо повторила:
– Егорушка, послушай…
Нет, он опять не стал слушать:
– Бабуль, вот скажи. Ты-то как думаешь? Я им действительно нужен? Или это только для того, чтобы другому нос утереть? Кому достанусь, тот круче?
– Вот и поговори с ними. Не убегай. Разберись. Главное, определи, что тебе самому надо.
А что ему надо?
Да чтобы оставили в покое. Все. Вообще все. Шею неприятно защекотало холодом. Видимо, Егор не до конца вытерся в ванной. Еще одна капля, неподвижно застывшая до времени, только сейчас опомнилась, скатилась вниз. Опять под ворот. И сразу до мурашек.
Как тогда, в дождь.
Дневник Олеси
Дождь еще ночью начался. С грозой. Хотя, может быть, осенью уже гроз не бывает, но я слышала, как гремел гром. Потому и проснулась.
Гром ни с чем не спутаешь. Он огромным тяжелым шаром катится по небу, прыгая по тучам как по кочкам, и постепенно исчезает вдали. А шум дождя – ровный, монотонный и шелестящий. Под него обычно хорошо спится. А тут я никак не могла заснуть.
Даже не лежалось. Наоборот, хотелось что-то делать. Куда-нибудь пойти, или побежать, или передвинуть мебель.
Вот да, ничего умнее я придумать не могу, кроме как передвинуть мебель. Посреди ночи. Соседи бы жутко обрадовались и, конечно, прибежали бы возмущаться. Но родители прибежали бы раньше. Интересно, что бы они сказали.
А мебель я все-таки передвинула. Стул. Поставила его к окну, чтобы забраться на подоконник. Он широкий, на нем удобно сидеть. И я сидела, согнув колени, прислонившись щекой к стеклу. И смотрела. На ночь.
На улице было пусто. Абсолютно пусто. Совсем-совсем никого. Даже ни одной машины за все время не проехало. И окна в домах все до единого были темными. Только фонари светили. Специально, чтобы дождь знал, куда идти. Я бы с ним тоже куда-нибудь пошла.
