Глаза слипались. Он посидел, впитывая солнце всем телом, несколько раз уснул, проснулся, вошел в дом и завалился в кровать, завернувшись в зеленое вонючее пончо.
И мгновенно вырубился. Провалился в бездонную пропасть. И все время, пока спал, падал в нее, а внизу, в темноте, тонкими голосами кричали чудовища и тянули к нему свои щупальца.
Проспав несколько часов, Роб проснулся оттого, что задел больную руку. Искалеченную на фиг и окончательно руку. Боль пронзила его, как электрический разряд. «Хватит себе врать, Роб, мальчик мой». Как там в песне? Я-я-я человееек постоянной печали. Я вечный неудачник. Роб посмотрел: пальцам пришел конец. Сколько там костей? Рука превратилась в перчатку Микки-Мауса, разбухшую, сине-багровую и туго натянутую, словно изнутри ее распирал трупный газ.
Несколько мгновений от боли Роб даже не мог дышать.
Когда боль немного отпустила, он встал, одеревеневшее тело с трудом слушалось. Напился дождевой воды из бочки. Пил и пил, пока не обессилел. Роб стоял у бочки, шатаясь, словно взмыленная лошадь с раздувшимся полным брюхом. Затем снова начал пить.
Собрал подсохшие вещи, с трудом оделся.
И отправился в погоню.
В самую медленную погоню в истории штата.
* * *
Медведь и ведьма уходили в горы, а стрелок преследовал их. Закончился лес, остались позади сосны и песчаные пустоши у зеркально-глубоких, как глаза неба, озер, а беглецы не стали ближе, но и стрелок не стал от них дальше. Рана мешала ему. Забывшись, Роб начинал действовать больной рукой, вздрагивал… бледнел смертельно. В голове вспыхивала и мерно, неумолимо пульсировала чернота. Словно внутри Роба соревновались в гулкой пустоте два метронома, два таймера, и оба вели отсчет к смерти – но разными путями. Один говорил: ты умрешь. Другой тоже говорил: ты умрешь, Роб, но сначала умрут другие. Первый стучал чаще – вспышками черноты перед глазами, позади глаз, отдавался в больной руке. Первый стучал чаще… но Роб предпочитал верить второму. Кажется, это была надежда.
Надежда обретает разные формы; возможность умереть минутой позже другого – это тоже может считаться надеждой.
К утру следующего дня Роб вышел к заброшенной бензоколонке. Рыжие от ржавчины, некогда голубые заправочные колонки. Выгоревшая вывеска с человеком в ковбойской шляпе – человек напоминал висельника. Налетел ветер, и висельник помахал Робу жестяной рукой.
«Заходи, дружище. Заправься».
Скри-и-ип. Скри-и-и-п.
Роб постоял, щурясь на солнце. Потом пошел дальше. Ему нужно было спешить.
…Трупы встретились Робу на второй день. Шатаясь от усталости, он брел по следу ведьмы и Медведя, чутьем следопыта находя места их стоянок. Уже в последнем кострище зола была теплой. Роб помедлил, еще не готовый поверить. Не может быть. Он настигал их. Черт побери, он действительно настигал их!
И тут он увидел черный столб дыма на горизонте.
Дым поднимался над горизонтом весь день, пока он шел, а затем исчез.
А потом Роб вошел в город.
С первого взгляда казалось, что в городе все в порядке. Все по-обычному, как всегда. Маленький городок, по большей части трейлерное поселение. Только… Собаки не лаяли.
Вокруг стояла невозможная, нежилая тишина. Роб прошел мимо покосившегося ржавого пикапа без колес, некогда бывшего голубого цвета, заглянул внутрь – на прорванных сиденьях кто-то оставил бутылку из-под ржаного виски.
Обливаясь потом, Роб одновременно стучал зубами от холода. Под палящим солнцем он мерз, кутаясь в шерстяное пончо. Чертова лихорадка. Ноги превратились в чугунные столбы, язык присох к глотке. Его трясло и мотало. Но хуже всего, хуже этой наркоманской дрожи была жажда. Вода воняла мертвецами и плесенью, но даже ее уже не осталось. Роб безнадежно потряс флягу и вытряхнул последние капли в рот. Облегчения не наступило. Голова раскалывалась, перед глазами все плыло, ноги подгибались.
Площадь. Колодец. Стоп!
Он прислонился плечом к глиняной стене дома.
Словно в кошмарном видении Роб увидел троих: Ведьму, Медведя и незнакомую старуху-индианку – такую древнюю, что, казалось, на ней осела пыль веков. Силуэты людей плыли и изгибались перед глазами, словно в потоке раскаленного воздуха. Роб моргнул.
И с усилием выпрямился. Нет, это не мираж.
«Я-я-я человек… постоянной…»
Он догнал их.
И, похоже, у него снова начался жар.
* * *
Пепелище. Семья поселенцев – восемь человек, лежали на земле голые, с обезображенными ужасом и болью лицами. Рты у них были зашиты.
Аэлита спросила:
– Кто это сделал?
Старуха-индианка залопотала на своем языке. Медведь переводил:
– Она говорит, их убил продавец швейных машинок. Он ездит на коляске, запряженной пегой лошадью, у него белые волосы, бледная кожа и красные, как у дьявола, глаза…
Индианка приблизила морщинистое, точно грецкий орех, лицо к Медведю, заговорила низким прокуренным голосом.
– Он зашил людям рты, – продолжал переводить Медведь, – чтобы они не могли кричать, и съел их души.
«Убийца», подумал Роб.
«Продавец швейных машинок», – мысленно повторил он. Роб подобрался так близко, что мог при желании пристрелить всех троих, не целясь. Или стволом револьвера выбить Медведю глаз. В голове стучали молоты, перед глазами кружились черные пятна, похожие на ворон.
«Значит, белые волосы, бледная кожа».
Красные, как у дьявола, глаза.
Альбинос, подумал Роб. В Амарилло в прошлом году приезжал бродячий цирк мутантов. Роб закрыл глаза и представил, как это было. Там, среди уродов всех мастей, выступал один альбинос – очень худой, белый, пугающе чуждый. Индейцы были свои, китаезы тоже, мутанты, уроды, гибриды, двухголовые, что там – даже бородатая женщина в чешуе, и та была больше человеком. Альбинос, хотя телосложением не отличался от обычного мужчины, выглядел существом из другого мира. Не из мира за океаном, а из мира за гранью мира.
– Вторые глаза, – сказал Медведь. – Синие очки.
«Что?» Роб дернулся и понял, что задремал. Сердце билось часто и надрывно, как выбивающийся из сил бегун.
Жар, начавшийся на подступах к деревне, превращал все вокруг в наркотический туман. Стены домов то подступали и сжимались вокруг Роба, то удалялись на тысячу миль… Сердце билось гулко и тяжело, из последних сил.
– Ему нельзя смотреть в глаза, – продолжал переводить Медведь. – Человек застывает, если взглянет в эти жуткие глаза. В его душе поселяется пламя подземного мира. Нет, не пламя… Он слуга царя змей. У него в глазах – змеи…
Девушку нельзя слушать, подумал Роб. На альбиноса – нельзя смотреть.
Роб дернул щекой. «Что мне вас теперь, на ощупь убивать?!»
