После перехода через границу мы снова сели в грузовик контрабандистов, проехали еще сто шестьдесят километров на север, а там нас высадили. Я сказала Мохаммеду, что совсем этого не ожидала, теперь до его деревни слишком далеко и одному ему возвращаться опасно. Но у него есть документы Центрального экватора, и, когда мы доберемся до Каира, я легко найду человека, который будет сопровождать его на обратном пути в Судан. Так я ему сказала. Сказала даже, что отдам этому человеку свои последние деньги. Сказала, а сама даже не собиралась платить, потому что Мохаммед был болен. Он уже много миль шел больной. Вообще-то, с самого Судана. У него начался понос после того, как он попил воды, которой с нами поделилась слепая девочка у пирамид Мероэ. А еще у него завелись чиггеры. Чиггеры – это такие маленькие, похожие на паучков насекомые. Они проникают тебе под кожу и начинают там зудеть. Если их расчесывать, а Мохаммед все время чесался, в ранки попадает инфекция, и они начинают гноиться. У Мохаммеда сначала появились язвы на щиколотках, а потом – на ступнях. Ему стало тяжело идти. Из-за него и я шла медленнее. А я очень хотела попасть на самолет из Каира, на который у меня был билет. Ирония в том, что я так на него и не попала. Меня поймали, поместили в распределительный центр и депортировали. Но когда я ушла от Мохаммеда в тот последний раз, я об этом еще не знала. Я просто оставила его на обочине дороги. Пошла дальше и даже не оглянулась.
Последнее предложение – единственная неправда во всей этой истории. Я оглянулась. А когда оглянулась, увидела его глаза и прочитала в них вопрос: «Ты бросаешь меня, потому что я скоро умру?»
Он сказал это взглядом, потому что был слишком слаб и уже не мог говорить.
А я развернулась и пошла дальше.
Так что вы понимаете, – обращаюсь я к суду, – что будет справедливо, если я отдам этому мальчику то, что не смогла дать Мохаммеду.
Наступает тишина. Вернее, тихо становится в зале суда, а у меня в голове поднимается жуткий шум. Грохочут и скрежещут все камни центральной башни Замка. Они летят вниз и разбиваются о землю вокруг меня. Но, несмотря на весь этот грохот, камни не обрушиваются все разом. Нет. Они падают по одному и очень медленно. Они падают в Замедленном времени, и я могу разглядеть каждый из них. Могу видеть, как они падают на меня. Один за другим. Но я не двигаюсь с места. Конечно не двигаюсь.
Я стою, пока на камне не остается только пыль и кровь.
105
Кто кого любит
Совет голосует. Четверо против одного считают, что я в своем уме. Пятая – Финола. Не знаю, почему она решила, что я психически ненормальная. Видимо, что-то задумала, но я не знаю что. Или просто не хочет, чтобы все было по-моему. Такая своеобразная месть.
Бабушка снова встает:
– Любое решение, касающееся психического состояния обвиняемого, принимается и подтверждается психиатром. Или хотя бы доктором!
– При всем уважении, Верховный канцлер, – говорит младший Черный костюм, – позволю себе напомнить, что вы не участвуете в сегодняшнем процессе. Если вы продолжите вмешиваться в слушания, я сочту это за неуважение к суду и буду вынужден настаивать на том, чтобы вас удалили из зала.
Бабушка любит правила и нормы, и поэтому она садится на место.
Слово дается мистеру Бинни.
– Боюсь, я обнаружил некоторое препятствие, – говорит он, но по голосу слышно, что это его скорее радует. – Годы жизни, подаренные в данных обстоятельствах, естественно, не продлевают жизнь реципиента, а лишь продлевают его право на местопребывание на этот период.
– И что вы хотите этим сказать? – спрашивает молодой Черный костюм.
– Только то, что, если реципиент – ребенок, как в нашем случае, соглашение о годах жизни может быть подписано только при условии, что за ребенка поручится правомочный взрослый. То есть этот человек возьмет на себя ответственность за данного ребенка как минимум до того момента, пока тот не достигнет совершеннолетия.
Тишина.
Я жду.
Жду.
Жду, что бабушка, несмотря на предупреждение о неуважении к суду, выйдет вперед и возьмет слово. Заявит, что берет мальчика под свою опеку, что он останется с ней, что она увезет его обратно в Корри и поможет ему распаковать этот маленький чемоданчик.
– Миссис Бейн? – наконец дает ей слово молодой Черный костюм.
Бабушка сидит. Сидит с плотно сжатыми губами.
Питер – вот кто встает.
Это Питер встает на Камень.
– Я его заберу, – говорит он.
Это говорит Питер, который никогда особо и не беспокоился за мальчика. Никогда не узнаешь, каков человек и кто он на самом деле, пока не увидишь его на краю пропасти. Пока не увидишь, как он себя поведет, когда не будет никого, только он и пропасть.
– Я ручаюсь за него. Я буду его опекуном. Буду за ним присматривать, сколько потребуется. Обещаю.
О папа, тебе бы понравился человек, которым стал Питер.
– И хочу взамен попросить только об одном, – продолжает Питер, – конечно, с позволения суда. Прошу, пожалуйста, не присуждайте мои года Мари… мисс Бейн. Я сам за себя отвечу.
– Нет, – одними губами говорит отец Питера. – Нет!
Но Питер не смотрит на отца. Он теперь взрослый мужчина, и он смотрит на меня. Он – хороший человек. Человек, который услышал историю Мохаммеда и все равно продолжает видеть во мне хорошее. Он хочет дать мне второй шанс. Но я не могу себе это позволить. Не могу, потому что знаю то, чего не знает Питер. О пожирающем огне. О том, что умер не только Мохаммед. Были еще мама и папа. Так случается со всеми, кто был близок мне или кому я была близка.
– Питер, если ты подаришь мне эти годы, – говорю я, – я просто приплюсую их к тем, которые уже отдала мальчику.
Мои слова причиняют Питеру боль. Я вижу это по его лицу. Но лучше сейчас видеть боль в его глазах, чем потом увидеть, как он сгорает и ускользает. Именно этого Питер и не знает. Он не знает о том, как страдали все, кого я любила. Они получили пули в грудь, получили чиггеров в ступнях и отслеживающий чип в спину. Они горят, их пожирает огонь, а я просто стою и смотрю.
– Достаточно, – говорит молодой Черный костюм. – Мы ценим ваше согласие стать опекуном этого мальчика, мистер Маккинси. Но не вам и не вам, мисс Бейн, решать, кому и как будут начислены или вычтены годы жизни. Это решает суд. И мы сейчас будем совещаться по этому вопросу.
Они совещаются. Питер садится. Я сажусь. Мальчик садится.
– Ты понял? – шепотом спрашиваю я мальчика.
Это так сложно. Ему всего шесть лет. Он смотрит. Ждет. Кажется, даже дыхание задержал.
– Питер согласился взять тебя к себе. Так что тебя не депортируют. Ты поедешь обратно в Корри. Сегодня вечером поедешь. Он будет хорошо о тебе заботиться. – Я говорю шепотом, но уверена, что Питер меня слышит. Я хочу, чтобы он слышал. – Он даже будет строить с тобой пирамидки из камней. Высокие. Какие захочешь!
