А потом я наклоняюсь к мальчику и говорю слова, которые уже никогда не надеялась произнести вслух:
– Я люблю тебя.
И повторяю, чтобы убедиться в том, что это правда прозвучало.
Я люблю тебя.
Это – правда. Это никуда не ускользает.
106
Кто остается и кто уходит
Совет принимает решение. Они говорят не умолкая и постоянно используют юридический жаргон, поэтому я стараюсь вычленить из всего этого главное. Приняв во внимание тот факт, что Питер вызвался стать опекуном, его годы не трогают. Мне присуждают (учитывая смягчающие обстоятельства) двадцать пять лет. Таким образом, у меня остается тридцать четыре. Теперь между мной и Кровавым камнем – только моя подпись. И мне дают ручку.
– Я не понимаю тебя! – кричит Питер. – Так нельзя!
Так надо.
– Это не обязательно должен быть Камень, – говорит бабушка. – Мы перешли от тяжкого преступления к дарению. Любому, кто дарит свои годы, делается инъекция!
Она пытается выторговать мне время. Хочет, чтобы меня перевезли в «Клинику конца жизни». Надеется, что я еще передумаю.
– «Правосудие не только должно свершиться, оно должно свершиться публично». Разве это не ваши слова, Айлин? – говорит молодой Черный костюм, а журналисты в это время печатают и скрипят ручками. – И кажется, я просил вас не вмешиваться в ход слушаний. Вы вмешались. Эстер, будьте добры, выведите миссис Бейн из зала суда.
Я не могу поверить в то, что бабушка уйдет. Но она уходит. И я не думаю, что она делает это из-за Эстер и двух дюжих приставов. Я думаю, она уходит, потому что не хочет видеть то, что произойдет дальше. Возможно, бабушка относится ко мне с большей теплотой, чем мне порой казалось.
Я ставлю свою подпись.
– Ты – сумасшедшая! – кричит Питер. – Сумасшедшая! Так нельзя делать!
Он кричит это так, будто я приношу себя в жертву. Но если делаешь что-то для того, кого любишь, это не жертва.
– И мистера Маккинси тоже выведите, – говорит молодой Черный костюм.
– Я не уйду, – говорит Питер.
– Уйдешь, – говорит его отец и тащит сына к выходу.
– Вы все тут с ума сошли? – кричит Питер.
Отец Питера оглядывается через плечо.
– Мне очень жаль, Мари, – говорит он.
Звучит очень даже искренне. А тот взгляд – я думаю, так смотрят все родители на тех, кто угрожает жизни их ребенка. Да, я продолжаю узнавать о жизни много нового.
Фокусируюсь на этой мысли, чтобы не видеть, как уводят Питера. Вернее – не слышать, как его уводят. Но я, естественно, его слышу. Слышу, как он вдруг начинает захлебываться от рыданий. Питер в бешенстве, он плачет, и ему плевать, что кто-то увидит его слезы. Но это пройдет. Питер успокоится. Он заслуживает хорошую спутницу жизни. И я не сомневаюсь – он ее встретит. Встретит хорошую, добрую девушку. Ту, которая не будет стоять в стороне, пока он горит.
Скоро в зале остаются только советники и пара журналистов с камерами.
И еще мальчик.
Он ни на дюйм не сдвинулся с места.
В глубине души я хочу попросить его уйти. Но потом вспоминаю, что ему случалось видеть вещи и пострашнее, и порой финал может принести пользу. Он помогает верить. И все эти мертвецы перестают бродить вокруг, будто они все еще живы.
Поэтому я ничего не говорю. И никто ничего больше не говорит.
К моменту, когда со всеми процедурами покончено, пистолет оказывается перед Финолой.
107
Что делает Финола
Папа всегда говорил: «Если считаешь возможным есть мясо, будь готова убить животное своими руками».
Интересно, это распространяется и на людей, совершающих правосудие? Тогда получается, чтобы нажать на спусковой крючок, ты должна верить в правосудие? Должна верить в Кровавый камень? Финола не является избранным членом совета. Ей случайно выпало стать тем, кто нажмет на спусковой крючок.
И она колеблется.
Слушания окончены, решение принято, бумаги подписаны. Все по закону.
Я стою на Кровавом камне. Стала на десять сантиметров выше. Выставлена на всеобщее обозрение. Финола стоит в двух метрах от меня. Она не сможет промахнуться. Она целится мне в сердце. Возможно, целится в область сердца, потому что туда проще попасть, чем в голову. А она хочет выстрелить наверняка. Если выстрелит.
Пистолет, сделанный на 3D-принтере, кажется огромным в ее руках. Он у любого в руках показался бы огромным, а у Финолы такие худенькие запястья. И еще эти вечно дергающиеся пальцы. Она нервничает и может случайно нажать на спусковой крючок. И еще ее трясет. Она берет пистолет двумя руками. Ну вот, теперь держит крепче. Интересно, сколько требуется времени человеку на то, чтобы выстрелить? Сколько это заняло времени у нервного молодого солдата с «хищником» в той будке в пустыне?
Вообще ничего.
– Ради всего святого, стреляй уже! – кричу я.
Кричу, потому что она, сомневаясь и оттягивая момент выстрела, стягивает с меня сверкающий плащ Настоящего времени. Это дает мне возможность заглянуть туда, куда я уже не смогу попасть. В места, куда у меня нет допуска. Из-за огня. О да. Это дает мне возможность заглянуть в будущее. И не в какое-то одно, а во все, которые могли у меня быть. Они передо мной, буквально на расстоянии вытянутой руки. Все эти яркие места и перспективы. Папин мир! Там можно взять ребенка за руку и отвести его в твое любимое место. И люди там будут узнавать его. Они будут протягивать ему руки с открытыми ладонями и говорить: «Добро пожаловать! Мы так тебе рады!» В этом мире все желания будут настоящими, там кто-то будет ждать меня, тот, кого я люблю. И он не сгорит. И желание поцелуя там не закончится под брезентом. Там желание превратится в сладкий поцелуй под открытым небом. Там я смогу произнести эти слова: «Я тебя люблю». И кто-то обязательно скажет их мне в ответ.
И я поверю.
Поверю тому, кто это скажет.
Поверю в то, что я, в конце концов, не такая уж и плохая.
А Финола – она одна из тех, кто из-за меня пострадал. У нее есть все причины меня ненавидеть. Но то, что она тянет с выстрелом, – это самое жестокое, что она может со мной сделать.
– Прошу тебя, – умоляю я.
Я никогда никого не умоляла.
Но теперь уже горю я.
Наконец-то я горю. Только горю ради жизни. О мама! О папа! Как же прекрасен этот мир!
– Неужели не можешь просто выстрелить! – кричу я Финоле.
– Нет, – говорит она. – Не могу.
– Это же я! Реп1787, – кричу я, хотя Финола наверняка видела мои документы. – Это я забрала твой нож. В Скитби. Из-за меня тебя обыскали, раздели догола, послали в административный блок. Там ты сидела в темноте в одиночке. Тебя не кормили. Только воду давали. Ты что, не узнала меня?
