– Узнала, – говорит Финола. – Конечно, я тебя узнала. Поэтому и не могу это сделать.
У нее перестают дрожать руки. И она вдруг перестает казаться такой маленькой. Она вырастает, становится больше бабушки, больше самого зала суда.
И она говорит:
– Не могу из-за этого места. Из-за того, что знаю кое-что из того, что знаешь ты. И еще, – заканчивает она и опускает пистолет, – потому что я всегда думала, что в другой жизни, если бы все было по-другому, мы с тобой могли бы стать друзьями.
108
Две последние минуты
Происходит сразу несколько событий одновременно. Они громоздятся друг на друга. Первым выступает мистер Бинни.
– Это нарушение всех правил, – говорит он Финоле. – Если вы были знакомы с обвиняемой, то должны были заявить об этом. В совете не может участвовать человек, знакомый с обвиняемым. Не заявить о таком – серьезное нарушение. Почему, по-вашему, Верховный канцлер не участвует в процессе?
Он тянется за пистолетом.
В то же самое время открывается боковая дверь, и я вижу Питера. Он уже не рыдает, он спокоен. Возможно, Питеру, настоящему Питеру, просто требовалось немного времени, чтобы снова стать собой. Я помню, как он в тот день, когда пришел промежуточный рапорт, постучал в бабушкину дверь и вошел, словно ему больше не требуется для этого чье-то разрешение. Так он поступает и сейчас. Он просто входит в боковую дверь. Как будто вдруг увидел свет, папин свет, папин мир, наш правильный мир. И он сделает его реальностью. Он напишет другое будущее. Хотя, возможно, ему надо было понять, почему в зале суда до сих пор не прозвучал выстрел.
– В любом случае, – говорит в это же время Эстер, – я считаю, что отведенное члену совета пятнадцать – двадцать четыре время истекло. Я считаю, пистолет должен перейти к члену совета пятьдесят пять – шестьдесят четыре.
Член совета пятьдесят пять – шестьдесят четыре, самый старый Черный костюм, который до сих пор не произнес ни слова, говорит:
– Дайте мне пистолет.
Судя по выражению лица Финолы, она бы с радостью избавилась от пистолета, но это не так просто сделать, когда к нему одновременно тянутся Эстер, мистер Бинни и самый старый Черный костюм.
Я не могу не думать о том, что всех этих препирательств не случилось бы, если бы на суде председательствовала моя бабушка. И в этот момент она возникает у боковой двери рядом с Питером.
А потом мне кажется, что я знаю, чем все это закончится.
Бабушка войдет в зал, возьмет пистолет и выстрелит от имени своего сообщества. Выстрелит во имя Высшего Блага. Во имя всего, что больше нас. И я не стала бы ее за это винить, ведь люди в итоге остаются теми, кто они есть на самом деле.
Но в реальности бабушка, едва ступив за порог, громко восклицает:
– Что здесь происходит!
И одной этой фразы достаточно, чтобы ситуация наконец разрешилась. И пистолет выстрелил.
109
Круглая дырочка
Я не слышу выстрела. Не вижу пули. Естественно, не вижу. Пуля летит быстро. Кто ее обгонит? Разве что любовь. Поэтому я вижу мальчика.
Я вижу его в Замедленном времени.
В очень, очень замедленном.
Он срывается с места за секунду до начала борьбы на кафедре. Он принимает решение в самый разгар этой нескончаемой возни. Как будто у него не осталось сил терпеть этих взрослых. Он словно бы вдруг понимает, что это все из-за него. Он сыт по горло. Если бы он мог говорить, он бы заговорил. Он бы остановил этот бардак раз и навсегда. Но у него нет голоса, пропал после того, что они все с ним сделали. Если не они, то такие же, как они. Поэтому все, что ему остается, – это действовать. И он действует.
Он выходит вперед. На Камень.
Не знаю, как он оказался передо мной. Но его голова как раз напротив моего сердца. Там, куда нацелен пистолет. И он стоит там. Прямо напротив моего сердца. И в этот момент я понимаю, что это все не о них. Это о нас. О нем и обо мне. О том, что есть между нами. О том, что сильнее их всех.
За это он стоит передо мной.
Стоит.
Этот маленький титан.
Стоит целую тысячу лет.
Без слов признается в любви.
Я слышу свой крик:
– Нет, нет, нет!!!
Но от крика никогда не бывает толку. Какой в нем смысл, если пуля уже летит.
И попадает прямо ему в лоб.
И конечно, в ту же секунду я перемещаю его в Замершее время. Я пытаюсь остановить его падение. Так же как пыталась остановить падение папы. Падение без окончательного падения. У меня получается удержать его на секунду, но он такой маленький и так близко к земле, что в следующую секунду уже лежит у моих ног.
Дырочка у него во лбу круглая и очень аккуратная. И крови почти нет. Всего несколько красных капелек. Я вижу, как их впитывает серый известняк.
110
Выход
Я поднимаю мальчика. Беру его на руки. Я всего второй раз за все время держу его на руках. Первый раз был, когда я поймала его после прыжка из окна распределительного центра Скитби. Тогда его тело было напряжено, и он показался мне тяжелым. Сейчас он не кажется тяжелым. Он легкий, как птичка.
Его глубокие, как чаши, глаза еще открыты. Я всегда хотела узнать, что таится на дне этих бесконечно глубоких глаз. Но что бы там ни скрывалось, я никогда не узнаю, что это. Потому что этого больше нет. Исчезло. Как исчезает пламя потухшей свечи. Я закрываю глаза мальчика, как будто это подарит ему мир. Хотя я знаю, что мир его теперь не беспокоит. Мир – это то, из-за чего так любят переживать люди.
Теперь, когда я держу его так близко, я вижу небольшой ожог вокруг дырочки у него во лбу. Тонкое обугленное колечко. Я наклоняюсь и целую его. Целую его рану. Обожженная кожа немного шершавая, у крови, как всегда, привкус железа.
Я несу мальчика к выходу из зала суда, несу его во внешний мир. У меня за спиной поднимается шум. Взаимные упреки. У кого был пистолет? Кто последним держал пистолет?
Как будто это имеет значение.
Они все его убили, и никто из них не убивал. Каким еще может быть ответ?
Но зато теперь они перестали волноваться из-за меня с мальчиком. Я продолжаю идти к выходу.
Когда я подхожу к дверям, бабушка, которая не выступила в защиту мальчика, не вернула его в свой дом и в свое сердце, протягивает ко мне руку. Пытается взять меня за руку.
Но у меня заняты руки.
И Питер.
Питер говорит:
– О Мари.
Но он не пытается дотронуться до меня, не пытается прикоснуться к мальчику. Однажды, папа, я поблагодарю Питера за его понимание, за его великодушие, поблагодарю за то, что он согласился стать отцом этому мальчику. А еще я расскажу ему о том, чему этот мальчик меня научил. Дом – это никакое не место. Это – люди. Люди, которых ты любишь. Люди, которых ты отказываешься потерять.
