Не знаю, сколько я пролежала на этом лугу. Может, даже заснула. А может, нежилась на лугу и забылась на несколько секунд.
Когда прихожу в себя, он рядом.
Мальчик.
17
Чародей
– Ты что, волшебник или чародей какой-то? – спрашиваю я.
На волшебника он не похож. Передо мной маленький, уставший до изнеможения мальчик. Его лицо в грязи, колени сбиты в кровь, на правом башмаке отваливается подошва.
И все-таки он здесь. Когда я в первый раз перебралась через Лучрэм, я и то была старше, чем он. Этот мальчик съел сырой гриб и не отравился. Природа умеет отсеивать слабых. Возможно, отец мальчика все же научил его чему-то полезному.
– Садись, – говорю я.
Мальчик садится, вернее, даже не садится, а оседает на землю. Я сажусь рядом и выдергиваю из черной земли головку чеснока. Вытираю с нее грязь, а потом разделяю пополам ногтем большого пальца.
– Ешь, – протягиваю мальчику одну половинку.
Он нюхает.
– Правильно, так и надо, – говорю я. – Но сейчас все в порядке, это – дикий чеснок.
Мальчик кладет чеснок в рот и разжевывает. Жует медленно.
Я даю ему попить из моей фляги и протягиваю вторую половинку головки чеснока. Потом разрываю лист на тонкие полоски и по одной скармливаю их мальчику. Даю ему цветы.
Пока он ест, я собираю листья чеснока и рассовываю их по карманам. Потом показываю на небо. Серые облака стали темнее, а в воздухе повисла тяжесть, которая давит на виски.
– Нам надо идти. Это недалеко. – Я показываю на коровник. – Идешь?
Мальчик кивает. Его губы слегка раздвигаются, и я снова вижу маленький сколотый зуб. И это напоминает мне о том, что все, кого я встречала за время в пути, умерли.
Может быть, в этот раз все будет по-другому.
18
Гроза
Коровник не так уж и близко, как мне показалось сначала. Мы продвигаемся медленно. Подошва башмака хлопает под ступней мальчика. В башмак попадают веточки, камешки и сухие травинки.
Вспыхивает молния, гремит гром. В нынешние времена черные тучи могут по нескольку дней висеть в небе – и никакой грозы не будет, мрак рассеется, и снова появится яркое солнце.
Но бывает и по-другому.
Гроза начинается внезапно. Вторая вспышка молнии, а за ней почти сразу гром, и начинается дождь. А потом мы превращаемся в жуков, на которых обрушиваются каскады воды. Что называется – разверзлись хляби небесные.
Но у нас нет жестких крылышек.
– Бежим! – кричу я.
Вот только мальчик не может бежать. Не с его башмаком, который просит каши.
– Даже не думай, что я тебя понесу!
Это последнее, что я успеваю крикнуть, перед тем как ливень затыкает мне рот. Вернее – нос. Льет так сильно, что становится трудно дышать. Уши заложило, из носа текут сопли, приходится дышать ртом. Пытаюсь вытереть нос рукавом, но порывы ветра такие сильные, что я вынуждена забыть о рукаве, теперь главное – сохранить равновесие. Не могу бежать. Я на ногах-то едва могу устоять.
Ветер набрасывается на мальчика, но он ниже меня, а значит, ближе к земле и поэтому не падает. А потом у него с ноги соскальзывает башмак. Ветер подбрасывает его высоко в воздух. Мальчик машет руками, пытаясь поймать свой башмак, и тут начинается ледяной вихрь.
Град самого разного калибра летит мне в лицо. Я закрываю лицо руками, но это не помогает. Град, как ледяные пули, бьет меня по голове и по спине. Бьет мальчика по спине. Мальчик падает. Я обнаруживаю, что закрываю его собой и пытаюсь поднять на ноги. И как только у меня начинает получаться, ветер меняет направление и на нас снова обрушивается ледяной шквал.
Я уже не представляю, как мы доберемся до коровника, но тут тучи расходятся и появляется солнце, которое я уже не надеялась увидеть. Град сразу тает, едва попав на одежду и на кожу. Мы снова все мокрые до нитки. Хорошо еще, что ветер стихает так же внезапно, как и начинается. Теперь мы можем двигаться дальше.
– Бежим, – говорю я.
Я бегу, а мальчик, оставшись без одного башмака, прыгает на одной ноге.
– Ставь ногу на землю! – ору я.
Он слушается и наступает босой ногой на твердую колючую землю.
Бежим к коровнику. Когда добегаю до цели, оказывается, что это просто какой-то сарай. Дверь сорвана, а стены завалились внутрь и наружу.
Укрытие.
Забегаю внутрь.
За мной забегает мальчик.
С нас на мягкую землю стекает вода. По крыше тарабанит дождь. Мы трясем головой, смахиваем волосы с глаз, зажимаем пальцами уши, как это делают в самолете, пытаемся их отогреть и прочистить.
Наконец уши прочищены, и сведенные челюсти начинают понемногу двигаться. Пару секунд мы стоим друг перед другом. Мы в безопасности. Мы в тепле.
А потом нас начинает трясти.
19
Костер
– Раздевайся! – кричу я сквозь барабанящий по крыше дождь.
Я уже сняла куртку и стягиваю свитер, а мальчик не двигается с места. Он как будто в ступоре. Его тело колотит, как еще десять минут назад билась оторванная подошва его башмака. Руки постукивают по бокам. Зубы клацают, но я слышу, что он издает еще какие-то звуки. Эти звуки нескончаемым потоком прорываются сквозь его дрожащие губы.
– Бр-бр-бр-бр-бр…
– Раздевайся!
Ветер снова набирает силу. Этот сарай на деле никакое ни укрытие. Не с сорванной же дверью. Да еще стена завалилась, но через эту дыру я вижу… Я вижу дверь!
Она лежит на земле рядом с сараем.
И я снова выхожу наружу. Поднимаю дверь, тащу ее, несмотря на ветер и дождь, к дому и умудряюсь поставить возле проема. Уже внутри я устанавливаю дверь так, чтобы она закрыла проем. Естественно, получатся не очень, но лучше, чем ничего.
Мальчика продолжает трясти.
– Раздевайся, кому сказано!
Я поднимаю трясущиеся руки мальчика и стягиваю одежду через его голову. То есть стараюсь стянуть. Два слоя одежды слиплись и обмотались вокруг тела. А потом, когда ему становится трудно дышать, он сам выворачивается, выворачивается и в итоге остается в нагруднике. В нагруднике для маленьких мальчиков.
Нагрудник мокрый и грязный, но меня не отпускает одна мысль: кто-то его сильно любил, раз подарил ему этот нагрудник.
– Теперь – штаны, – говорю я и подаю пример. – Снимай.
И вот мы остаемся только в трусах.
– А теперь растирайся – растирай себе руки и ноги. И топай. Притопывай ногами.
Мальчик слушается и все это время не перестает издавать эти свои «бр-бр-бр».
