Я расправила плечи и повернулась к Кете, наигрывая развеселый лендлер – одну из самых заводных мелодий, что я знала, и вложив в нее всю беззаботность, на какую была способна. Морщинка на переносице Кете так и не разгладилась, однако лицо все же просветлело и на нем появилась осторожная улыбка. Моя сестра плохо различала оттенки настроения конкретной пьесы, но даже она не могла не откликнуться на то, что я говорила без слов.
Все хорошо, не бойся.
Следом за мной она приблизилась к Королю гоблинов. Ветер усилился, из добродушного озорника превратившись в злобный дух. Он пихал и толкал, спорил и угрожал, кусал меня за кончики пальцев и губы, заставляя их деревенеть и терять чувствительность. Вой ветра заглушал тоненький голос флейты, мои мелодии почти тонули в нем. Кете жалась ко мне, я боролась с ветром и продолжала играть, но понимала, что эту битву мы проигрываем. Жестокие порывы оттесняли Кете все дальше и дальше, завязки моего передника выскользнули у нее из рук… А ведь мы были так близко, так близко…
– Сдавайся, Элизабет, – промурлыкал Эрлькёниг. – Брось эту затею, милая. Опусти флейту и отдохни. Останься со мной.
Я закрыла глаза. Флейту я уже не чувствовала. Я устала, выдохлась и не знала, что делать.
– Да, да, – шептал он, – не спеша, аккуратно…
Мои губы расстались с флейтой, руки медленно опустились. И все же уступить не обязательно значит проиграть. Я еще не побеждена!
Так же, как наш отец обучал всех своих детей игре на музыкальных инструментах, мама преподавала нам вокал. И хотя никто из нас не унаследовал ее певческий талант, мы научились контролировать дыхание, формировать голос, чтобы выдавать сильный, чистый звук. Я глубоко вдохнула, наполнив легкие воздухом до отказа, выбрала высоту, которую смогу держать без особых усилий – достаточную, чтобы звучать резко и пронзительно, но, дабы сберечь связки, не запредельную, – открыла рот и закричала.
Звук заполнил голову, резонируя в полых участках, и рванулся наружу. Эрлькёниг заколебался, ошеломленный силой моего вопля, а затем попятился, заслоняясь выставленными вперед руками.
Я шагнула вперед, Эрлькёниг – назад. Я наступала, но расстояние между нами не сокращалось. Я хотела достать его, оттолкнуть с дороги голыми руками, заставить упасть мне в ноги и признать поражение. Я потянулась к нему, но мои пальцы прошли сквозь материю плаща. Бесплотный и призрачный, как блуждающий огонек, он моментально растворился во тьме.
Мы с Кете остались в коридоре одни. Ветер утих, воздух потеплел, воцарилось удушливое безмолвие. Я снова принялась напевать себе под нос. Мотив звучал фальшиво и скорее свидетельствовал о неудаче, нежели утешал. Ладонь Кете, приятно теплая, обхватила мою и ободряюще ее стиснула.
Я опустила глаза на флейту. Она слегка дымилась, но не от жара. Сочленения инструмента покрывал иней, корпус промерз настолько, что больно было держать. Я поднесла флейту к губам, и они почти приклеились к обледенелому мундштуку. Флейта издала вздох, поверхность обволокло влажным туманом. Я снова начала играть, выпуская изо рта облачка пара.
* * *
То была моя первая встреча с Королем гоблинов этой бесконечно долгой ночью, первая, но не последняя. Снова и снова он появлялся на моем пути, наводил морок, изводил и путал меня. Но я держалась стойко, не отступая перед призрачными фигурами и рассеивая иллюзии. Отчего-то мне было проще воспринимать его как жуткого, таинственного персонажа из сказок Констанцы, а не того Короля гоблинов, с которым я танцевала в детстве и юности. Эрлькёниг и мой Король гоблинов не имели ничего общего.
Каждая маленькая победа над Эрлькёнигом укрепляла мою решимость, но меня подвела излишняя самоуверенность. Я преодолела его колдовские уловки, а вот о психологических не подумала.
Я опять играла на флейте – дабы сохранить и голос, и дыхание, я чередовала игру и пение, – как вдруг услышала скрипку.
Я, выросшая в семье скрипача, взрастившая талант Йозефа, никогда – никогда – не слышала столь дивного исполнения. Скрипач играл незнакомую мне пьесу. Композитора я тоже не узнала, хотя вроде бы улавливала сложную полифоническую вязь Баха, изящную экспрессивность Вивальди и пышное великолепие Генделя. Каждый пассаж дышал беззаветной преданностью музыке – преданностью, благоговением, исступленным восторгом, и от такой немыслимой красоты мои глаза наполнились слезами. Я перестала играть. Коридор наполнился ароматом спелых персиков.
Скрипка тронула даже Кете, не умевшую отличить чакону от концерта. Сестра слегка покачивалась, встав на цыпочки и закрыв глаза, словно для того, чтобы лучше слышать.
Музыка лилась откуда-то издалека. Мы с Кете рука об руку двинулись на звук, туда, где он был громче, чище, ярче, но так и не увидели исполнителя, которому хотели выразить свое восхищение. Собственно, музыка играла за стеной коридора, в другой комнате, другом зале, другом мире. Я прижала ухо к полу, стараясь определить ее источник. Начала раскапывать землю, царапать ногтями, рыть, рыть, приближая чарующую мелодию. Чем глубже я погружалась в Подземный мир, тем громче играла музыка. Земля крошилась и сыпалась мне на плечи, а я, словно крот, продолжала рыть заветный проход.
Куда или к кому он меня приведет, я не знала. К свободе, к верхнему миру, к неизвестному скрипачу, к Йозефу или к самому ангелу музыки? Я знала лишь одно: мне нельзя умирать, покуда я не увижу лица того, кто сотворил эти волшебные звуки.
– Зефферль! – звала я то ли брата, то ли бога. Земля забивалась мне в рот и нос, но я не обращала внимания.
– Лизель!
Сквозь земляные пробки в ушах я смутно расслышала оклик. Кажется, кто-то звал меня по имени. Знакомый голос…
– Лизель, прошу тебя.
Чьи-то руки на моих плечах тянули меня, оттаскивали назад.
– Нет! – Вдохнув землю, я поперхнулась. Музыка начала стихать, и от досады я заплакала.
– Ты не можешь так поступить, не можешь бросить меня здесь одну!
Капля влаги упала мне на лицо. Дождь? Под землей? Еще одна капля, и еще. Такие теплые, словно живые. Непохожие на дождь. Одна из капель сползла вниз, к уголку рта, и я слизнула ее. Почему она соленая?
Это же слезы. Слезы! Кете плакала.
– Лизель, Лизель, – повторяла она, прижимая меня к груди и раскачиваясь из стороны в сторону.
– Кете, – прохрипела я и, кашляя, принялась отплевываться. Я выплевывала комья земли, грязь и даже листья. В легких саднило, ведь с каждым вдохом я втягивала в себя песок и пыль. Очнувшись от помутнения, я обнаружила, что по шею закопалась в рыхлую землю и мелкие камни, собственными руками вырыв себе могилу в полу коридора.
– Ох, слава богу! – Сестра лихорадочно расшнуровывала мой корсет, чтобы мне было легче дышать.
Я кашляла и плевалась, меня долго рвало землей, пока наконец она не вышла вся.
Издалека все еще доносилось ангельское пение призрачной скрипки, но сестра не отпускала меня, взяв мое лицо в ладони.
