Глядя на Кете, трудно было не вспомнить о том, как греховны наши тела, как сильно мы склонны к пороку. «Но человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх»
[5], – так ведь сказал Иов? Льнущие к коже ткани, одежда, подчеркивающая пышные формы, откровенные вздохи наслаждения – в Кете все говорило о чувственности.
Я вздрогнула, осознав, что смотрю на женщину – взрослую женщину, а не ребенка. Кете знала, какой эффект ее тело производит на окружающих, и это знание вытеснило в ней невинность. Моя сестра пересекла границу между девичеством и женской зрелостью без меня, и я чувствовала, что меня бросили. Предали. Я смотрела, как молодой человек в лавке рассыпается перед Кете мелким бесом, и в горле у меня разрастался ком обиды – такой горькой, что я едва не поперхнулась.
Чего бы я только ни отдала, лишь бы хоть на минутку ощутить себя объектом влечения! Чего бы ни отдала, чтобы изведать вкус этого плода, эту дурманящую сладость, – чье-то желание. Да, я хотела. Хотела того, что Кете воспринимала как нечто естественное. Греховной страсти.
– Могу ли я заинтересовать внимание юной дамы в красном пустячной вещицей?
Вынырнув из задумчивости, я подняла глаза и увидела перед собой высокого элегантного незнакомца. Опять.
– Нет, сударь, благодарю, – я покачала головой. – У меня нет денег.
Незнакомец подошел ближе. В обтянутой перчаткой руке он держал флейту, искусно вырезанную из дерева и отполированную до блеска. Теперь, вблизи, я видела, как посверкивают его глаза, по-прежнему скрытые под капюшоном.
– Нет денег? Что ж, если не желаете покупать мой товар, может быть, примете от меня подарок?
– П-подарок? – От пристального взора незнакомого мужчины мне стало жарко и неловко. Он смотрел на меня так, как никто прежде, точно я представляла собой нечто большее, чем просто слепленные вместе глаза, нос, губы, волосы и моя отчаянная непривлекательность. Он смотрел так, словно видел меня всю целиком, словно меня знал. Но знала ли его я? В голове у меня, как полузабытая песня, свербела некая смутная мысль. – С чего вдруг?
– Разве обязательно нужен повод? – Голос незнакомца был не низким и не высоким, его тембр навевал в памяти образы темной лесной чащи и бесснежных зим. – Что, если я просто захотел сделать день юной девушки чуть ярче? В конце концов, ночи становятся все длиннее и холоднее.
– Нет-нет, сударь, – во второй раз отказалась я. – Бабушка велела мне остерегаться волков, рыщущих по лесу.
Незнакомец расхохотался, обнажив острые белые зубы. Я поежилась.
– Ваша бабушка мудра, – произнес он. – Уверен, она также предупреждала вас избегать гоблинов, или, возможно, говорила, что между теми и другими нет разницы.
Я промолчала.
– Вы умны. Подарок я предлагаю вам не от чистого сердца, а лишь из эгоистичного желания посмотреть, как вы с ним поступите.
– Что это значит?
– В вашей душе есть музыка. Дикая, необузданная музыка, которая находит во мне отклик. Она пренебрегает правилами и законами, установленными для нее вами, людьми. Эта музыка живет внутри вас, и я хочу дать ей свободу.
Он слышал, как я подпевала торговцам фруктами. Дикая, необузданная музыка. Я уже слышала эти слова – от папы. В тот момент они показались мне оскорбительными. Мое музыкальное образование в лучшем случае можно было назвать начальным. Из всех своих детей отец больше всего времени и заботы уделял Йозефу, добиваясь того, чтобы мой брат как следует разбирался в теории и истории музыки – краеугольных камнях последней. Устроившись поблизости, я всегда подслушивала, о чем говорилось на этих уроках, и, по мере возможности, старалась делать записи, а потом наобум применяла усвоенный материал в собственных сочинениях.
Тем не менее, этот элегантный незнакомец не осуждал меня за бессистемность познаний, за их недостаток. Его слова глубоко отпечатались у меня на сердце.
– Это тебе, Элизабет. – Он снова протянул мне флейту, и на этот раз я ее взяла. Несмотря на холод, инструмент был на удивление теплым, словно сделанным из кожи.
И только после того, как незнакомец исчез, я сообразила, что он назвал меня по имени. Элизабет. Как он узнал?
* * *
Я держала флейту в руках, любуясь формой, поглаживала ее, восхищаясь богатой текстурой древесины и гладкостью полировки под пальцами. На задворках сознания скреблась назойливая мысль, смутное ощущение, что я что-то упустила или забыла. Оно проглядывало где-то в памяти, на кончике языка вертелось связанное с ним слово.
Кете.
Резкий укол страха пронзил мои заторможенные мысли. Кете, где Кете? В беспорядочно движущейся толпе не видно было «кондитерской» шляпы сестры, не слышно переливов ее звонкого смеха. Меня накрыло волной ужаса, к которой прибавилось тревожное чувство, что меня обвели вокруг пальца.
С какой стати тот высокий элегантный незнакомец преподнес мне подарок? Действительно ли им двигало эгоистичное любопытство и интерес к моей персоне, или же это была хитрая уловка, чтобы отвлечь меня, пока гоблины крадут сестру?
Я сунула флейту в сумку, высоко подхватила юбки, не обращая внимания на возмущенные взгляды городских кумушек и улюлюканье деревенских бездельников, и побежала. В слепой панике я металась по рынку, выкликая имя сестры.
Разум боролся с верой. Из детских сказок я давно выросла, и все же нельзя отрицать странность встречи с продавцами фруктов. С высоким элегантным незнакомцем.
Это гоблины. Это не гоблины.
Подходи-выбирай! Налетай-покупай!
Призрачные голоса торговцев почти рассеялись на ветру и казались скорее воспоминанием, нежели звуком. Я двинулась на этот звук, различая зловещую мелодию даже не ухом, а каким-то другим, невидимым и неосязаемым органом. Музыка проникла мне в сердце и потянула к себе, как кукловод – веревочную куклу.
Я уже знала, куда подевалась сестра. Меня охватил ужас и безраздельная уверенность в том, что, если я не поспею вовремя, непременно случится что-то страшное. Но я ведь обещала уберечь сестру от беды.
Подходи-покупай!
Удаляясь, голоса становились еще тише, переходя в невнятный шепот, а затем и вовсе растворились в тишине. Я дошла до последних рядов рынка, но торговцев фруктами как не бывало. Ни прилавков, ни навесов, ни фруктов – никаких следов недавнего присутствия. И лишь фигурка сестры одиноко маячила в тумане, и тонкое платье трепыхалось на ветру, делая Кете похожей на Белую даму с портретов фрау Перхты
[6], на героиню сказок Констанцы. Кажется, я успела; кажется, мои страхи напрасны.
