Милосердие
– Дорогая, ты не слушаешь, – сказал Король гоблинов из-за инструмента.
Я оторвала взгляд от бокала с вином, ножку которого беспокойно крутила в руках последние несколько минут. На коленях у меня лежала раскрытая книга, но за час я не прочла ни одной строчки.
– А? – Я быстро перевернула страницу. – Нет, нет, слушаю.
Король гоблинов недоверчиво выгнул бровь.
– Я наделал ошибок в трех пьесах, а ты меня даже не поправила.
Я закашлялась, чтобы оправдать краску стыда, залившую мое лицо.
После того первого, ужасного вечера наше совместное времяпрепровождение приобрело спокойный, даже умиротворяющий характер. Иногда мы читали друг другу: я предпочитала стихи, Король гоблинов, что неудивительно, – философские трактаты. Он читал на латыни, греческом, итальянском, французском и немецком языках, а кроме того, знал дюжину других языков. Он был невероятно, блестяще образован и в верхнем мире мог бы стать ученым.
В другие дни Король гоблинов играл на клавире небольшие пьесы, я же читала у камина. Такие вечера мне нравились более всего: тишину между нами заполняли не слова, но музыка. Сегодня мой супруг взялся за сонатины Скарлатти, а я – за томик итальянской поэзии. На итальянском я не читала, все мои познания ограничивались музыкальными терминами, поясняющими, насколько быстро, медленно или плавно рекомендуется исполнять то или иное произведение. Книгу я использовала для маскировки – она позволяла наблюдать за Королем гоблинов из-под полуопущенных ресниц.
С того вечера он ни разу не просил меня исполнить мою музыку. Поначалу я испытывала облегчение, но со временем оно перешло в чувство вины, затем в раздражение и наконец в злость. Самодовольное спокойствие Короля гоблинов приводило меня в бешенство. Его непоколебимая уверенность в том, что рано или поздно я приду к нему и добровольно сложу свою музыку к его ногам, как дар, позволяла ему смотреть на меня из-за клавира этим рассеянным, сочувственным взглядом.
Однако он ошибался. Я была сломлена, а музыка по-прежнему билась в западне моей души. Она зудела, скреблась и царапалась, грозя прорваться наружу в отчаянном крике.
– Элизабет, с тобой все хорошо?
Нет. Плохо. Все было плохо, с тех самых пор, как я стала невестой Эрлькёнига, с тех пор, как он похитил мою сестру, подарил мне флейту, с тех пор… уже не помню, с каких. Все перестало быть хорошо в тот самый момент, когда я спрятала свою музыку, заперла ее на ключ в шкатулке и в сердце. Но сказать об этом я не могла, поэтому ответила:
– Да, конечно.
Его взор сделался более пристальным, зрачки расширились, поглотив серую и зеленую радужку. Король гоблинов знал высоту каждого моего вздоха-ноты, количество тактов моего покоя, длительность пауз в моей речи. Подобно музыканту в оркестре, он тщательно следовал этим подсказкам, ожидая, когда дирижер подаст знак. И когда я сбивалась с темпа, он тоже знал.
Он окинул меня взглядом с головы до ног, задержавшись на моих обнаженных плечах, шее и декольте. Спросил:
– В чем дело?
Полагаю, я не слишком старалась скрыть свои намерения. В первый раз за все время я позаботилась о своем внешнем виде. После того случая у Подземного озера я приказала Веточке и Колютику отвести меня к портному, чтобы тот пошил мне новое платье – своего рода защитный доспех. Портному я велела переделать для меня наряд из восхитительной, кремовой с золотом, шелковой тафты. Платье имело рубашечный покрой; присборенный под моей скромной грудью подол свободно ниспадал до пола и стелился шлейфом за спиной. Конструкцию удерживали на плечах тонкие лямки из прозрачной ткани, руки и шея оставались обнаженными. Лиф был расшит крохотными брильянтами – сотни, тысячи, мириады сверкающих точек мерцали и переливались, точно звезды в ночном небе. Камеристки заплели мне косы и уложили их в высокую корону, также украсив ее брильянтами, ярко сверкавшими на фоне темных волос. Во мне впервые вспыхнула надежда, что Король гоблинов сочтет меня привлекательной.
Странно: я обладала заурядной внешностью, а он был прекрасен, однако влечение, возникшее между нами, было вполне настоящим, непридуманным, и не имело никакого отношения к красоте или отсутствию таковой. Это напряженное желание я ощущала всегда, постоянно, оно мучило и раздирало так, что у меня перехватывало дыхание. Поэтому в ответ на вопрос Короля гоблинов я не нашла ничего лучшего, как брякнуть:
– Тебе не нравится мое новое платье?
Такого он явно не ожидал.
– Э-э-э… Что?
– Платье, – повторила я. – Оно тебе не понравилось?
В его взгляде читались и растерянность, и опаска.
– Элизабет, платье очень красивое.
– А я? Я красива?
Король гоблинов нахмурился.
– Ты сегодня определенно не в настроении, дорогая.
Он не ответил! Я поняла, что не могу усидеть на месте, встала и принялась ходить туда-сюда перед камином. Не в настроении? Отчего же. Я в настроении, и настроена сражаться.
– Отвечай, – настаивала я. – Ты считаешь меня красивой?
– Когда ты ведешь себя так, как сейчас, – нет.
Я засмеялась пронзительным истерическим смехом.
– Ты говоришь прямо как мой отец. Я задала простой вопрос mein Herr.
– В самом деле? – Король гоблинов пристально посмотрел на меня. – Тогда скажи, дорогая, что бы ты хотела услышать? Простой ответ или честный?
Я задрожала – то ли от страха, то ли от обиды.
– Предпочитаю правду, – сказала я. – Ты сам убедил меня, что даже уродливая правда лучше красивой лжи.
Повисла пауза, а потом он тихо промолвил:
– Думаю, ты сама знаешь ответ.
Я зажмурилась, чтобы сдержать слезы. Вопреки всему, я надеялась на другое. На то, что его страсть каким-то чудесным образом сделает меня краше, превратит из воробья в павлина.
– Тогда почему? – Мой голос наткнулся на иззубренную стену печали. – Почему тебя влечет ко мне?
– Элизабет, я ведь говорил. Я…
– Да, да, все это я уже слышала! Ты полюбил во мне музыку, моя душа прекрасна, и как только я отдам себя всю, целиком, ты… – я икнула, – тоже отдашься мне целиком и полностью.
Король гоблинов молча смотрел на меня разноцветными глазами.
– Но это для меня ничего не значит, mein Herr. Для странной, отверженной всеми маленькой уродки твои слова не имеют значения.
Раздался неприятный скрежет мебельных ножек по полу: Король гоблинов отпихнул банкетку и встал. Направился ко мне, ступая легко и почти беззвучно, будто волк по снегу. Несмотря на это, я чувствовала, как он преодолевает разделяющую нас дистанцию.
– Красота души гораздо ценнее телесной красоты, – мягко произнес он, положив ладонь мне на голову. – И тебе это известно.
