Король гоблинов медленно отстранился. Я открыла глаза и вместо желания увидела в его взгляде… тревогу. Чем дольше горит свеча…
Внезапно кровавые пятна на носовом платке показались мне плохим знаком, но я отогнала дурное предчувствие. У меня есть музыка и великолепный музыкант, готовый ее исполнить. Король гоблинов одинаково искусен в обращении со скрипкой и женщинами, в том и другом он – непревзойденный мастер. Мои руки, груди, живот, бедра… О, какие потрясающие чувства он способен подарить одним прикосновением губ, одним легким движением языка. Я в руках настоящего виртуоза.
И поэтому я поцеловала мужа, поцеловала со всей страстью и пылом, сжигая его тревогу и свои сомнения. Забота в его прикосновениях превращалась в нечто куда более приятное; мои руки скользнули вниз, я привлекла его к себе.
Я позволила себе на время забыть про сонату, свечу и окровавленный платок, и весь вечер была скрипкой, на которой играл Король гоблинов. Он был смычком, я – струнами, и под его пальцами мое тело пело торжествующую песнь.
* * *
Когда я проснулась, Король гоблинов уже ушел. В какой-то момент посреди ночи он уложил меня в постель, но сам ко мне не присоединился. Где супруг провел часы уединения, я не знала, хотя, кажется, где-то в отдалении протяжно, мечтательно играла скрипка.
В зеркале над камином отражалась Роща гоблинов, погруженная в зловещий полумрак – рассветный или закатный то был час, сказать я затруднялась. Ольхи в верхнем мире уже расцвели, первыми в лесу приготовившись к весне. Я улыбнулась и встала с кровати.
Кабинет был пуст.
– Его здесь нет, – прокаркал скрипучий голос из темного угла. Колютик.
– Знаю. – Уходя, Король гоблинов не забрал с собой скрипку. Она стояла на своей подставке – в руках ухмыляющегося сатира, чьи когтистые пальцы сжимали изящные обводы инструмента. Однако до меня по-прежнему доносились слабые, едва различимые переливы мелодии, знакомой и неузнаваемой одновременно. – Слышишь? – обратилась я к Колютику.
Широкие, похожие на крылья летучей мыши гоблинские уши шевельнулись.
– Что именно?
– Музыку, – пояснила я и погладила скрипку Короля гоблинов. – Я думала, это играет Эрлькёниг.
Мы обе прислушались. Для меня звук был слишком слабым, но слух Колютика превосходил мой в несколько раз. Она покачала головой.
– Нет, ничего не слышу.
Лжет? Это вполне в духе моей камеристки. Впрочем, застывшая физиономия гоблинки не выражала ни издевки, ни сочувствия, и я решила, что на сей раз Колютик, пожалуй, сказала правду.
Возможно, музыка звучала только в моей голове. То есть, в голове она звучала всегда, но не настолько явственно. Эта музыка была не во мне, она существовала отдельно.
Колютик взирала на меня, по-кошачьи устроившись на клавире. На нотах сонаты Брачной ночи, горстями разбросанных на бумаге, виднелись следы ее острых когтей.
– Чего надо? – мерзко осклабилась она.
Если бы сегодня мне прислуживала Веточка, она не спрашивая принесла бы еды, кружку чая, новое платье и прочие необходимые мелочи. Колютик же, напротив, исполняла только те мои желания, которые я произносила вслух, причем выполняла с буквальной точностью.
В животе у меня заурчало. Впервые за долгое время я почувствовала, что проголодалась. Более того, я просто умирала с голоду. Внезапно у меня закружилась голова, я пошатнулась.
– Будет просто чудесно, – миролюбиво проговорила я, – если ты принесешь мне чего-нибудь поесть.
Гоблинка состроила злобную гримасу. Я закусила губу, чтобы не засмеяться: любезное обращение Колютик ненавидела сильнее приказов. По щелчку ее длинных, костистых пальцев из мрака начали появляться подменыши с блюдами и тарелками. На блюдах были навалены горы жареной кабанятины, оленины, репы и хлеба. На одном из серебряных подносов я заметила клубнику, и мой рот наполнился слюной.
– Пища не?.. – Я вопросительно посмотрела на Колютика.
– Нет, не зачарована. На Королеву гоблинов чары все равно не действуют.
Уговаривать меня не пришлось. Подменыши исчезли во мраке, а я навалилась на еду, нимало не заботясь о манерах. Сочное, душистое мясо таяло на языке, я различала сладость розмарина, шалфея и тимьяна, привкус дымка, солоноватый вкус поджаристой корочки.
– У тебя еще есть аппетит, – заметила Колютик. – Надо же.
Я застыла с набитым ртом.
– Ты о чем?
– В конце все они переставали есть, – пожала плечами гоблинка.
Я молча продолжила трапезу.
– Разве тебе не любопытно? – спросила она, поняв, что я не попалась на удочку. – Не интересует собственная судьба?
Я отломила кусок хлеба.
– А чего я не знаю? Моя жизнь отдана Подземному миру, наверх мне не вернуться. – Я вспомнила о днях, проведенных за инструментом, и ночах в объятьях Короля гоблинов, и вспыхнула. – Для верхнего мира я мертва.
Чем дольше горит свеча…
Еда застряла у меня в горле, но я заставила себя ее проглотить. Колютик принесла клубнику на серебряном подносе.
– Ты знаешь условия сделки, но не понимаешь, чем она для тебя обернется. – Она ухмыльнулась, обнажив кривые острые зубы.
– Выкладывай, – вздохнула я. – Хочешь просветить меня? Что ж, давай.
Колютик поставила поднос у моих ног.
– Первые плоды, которые ты вкушаешь, принеся жертву. – Она взяла одну ягоду длинными многосуставчатыми пальцами. – Занятно. Хотя для клубники еще рановато. Любишь ее?
В памяти всплыли клубничные грядки на лугу перед гостиницей. Я родилась в середине лета, так что к моему дню рождения на грядках всегда созревал урожай. У нас было что-то вроде состязания, кто слопает больше – я, Кете или лесные обитатели. Мы с сестрой постоянно увиливали от работы и бегали на луг, чтобы набить животы. Перемазанные алым соком губы неизменно выдавали наше «преступление».
– Да. – Для меня клубника была не просто сладким лакомством: это был вкус украденных летних дней, вкус радости и смеха. – Лучшего подарка на день рождения и не придумаешь.
Колютик хмыкнула.
– Первой расцветает, первой увядает. Получай удовольствие, пока можешь. Скоро клубника на твоем языке станет безвкусной, как бумага.
– Почему? – Я взяла поднос и поставила себе на колени.
– Что есть жизнь, ваша светлость? – вопросила гоблинка. Я закатила глаза. Сплошные философы со всех сторон! – Жизнь – не только дыхание и кровь, бегущая по венам. Это еще и… – Колютик с наслаждением съела клубничину, – …вкус, звуки и запахи, возможность видеть и осязать.
Я посмотрела на поднос. Ягоды – все как на подбор крупные, ровные, ярко-красные – дышали спелостью.
– Ты заплатила не только оставшимися годами жизни, – продолжала камеристка. – Думала откупиться задешево? Не получится. Древний закон потребует от тебя все: твои глаза, уши, нос, язык. – Она облизала липкие от сока пальцы. – Постепенно ты будешь утрачивать зрение, обоняние, осязание, вкус, мало-помалу лишишься живости, сил, способности испытывать чувства. Древний закон высосет все. И только после того, как от тебя останется лишь пустая оболочка, ты наконец умрешь. Ты, поди, считала свое жаркое сердечко самой большой ценностью? Нет, смертная, стук сердца – это ерунда.
