Я вздохнула. Эхо моего вздоха облетело комнату. Пусть Король гоблинов слушает меня. Пусть услышит, что я его прощаю, что меня терзает отчаяние.
Я играла, писала музыку и ждала – легкого прикосновения к волосам, невесомого, словно шепот, дыхания на затылке. Я ждала, когда его тень упадет на клавиатуру, а его слезы – мне на плечи. Я ждала, и ждала, пока не взошло солнце, а тьма не рассеялась, пока не стало ясно, что Короля гоблинов здесь нет и не было.
* * *
Мой план провалился. Я не сомневалась, нет, была просто уверена, что моей музыки – того, чего Король гоблинов так страстно желал от меня получить, – будет достаточно, чтобы вытащить его из омута вины. Однако проходили минуты, часы и дни, а мой муж не появлялся. С того самого дня, когда Король гоблинов на руках принес меня обратно в Подземный мир, он не удостоил меня ни прикосновением, ни словом, ни взглядом.
Я безумно скучала. Мне не хватало наших бесед у огня, когда он зачитывал вслух отрывки из трактатов Эразма Роттердамского, Кеплера и Коперника, а я, отбросив стеснение, декламировала немногочисленные стихи, которые помнила наизусть. Я скучала по нашей детской игре в «Правду или расплату», по его ловким трюкам и остротам, по нашей совместной работе над сонатой Брачной ночи. Но больше всего я скучала по его улыбке, глазам разного цвета и длинным, изящным пальцам, которые сотворяли и музыку, и магию.
Что ж, решила я, если Король гоблинов не идет ко мне по доброй воле, я сама вытащу его из укрытия. Вторая часть сонаты почти готова, и партии Короля гоблинов в ней нет. Я опустила перо.
– Колютик! – обратилась я к настороженно выжидающему пространству.
Гоблинка материализовалась передо мной.
– Чего нынче желает Королева гоблинов? – ухмыльнулась она.
– Где Эрлькёниг? – осведомилась я.
– В часовне. В последние дни он все время там.
– Отведи меня к нему.
Колютик скептически выгнула бровь, то есть, выгнула бы, будь у нее брови.
– Ты храбрее, чем я думала, смертная, если осмеливаешься прерывать молитву его величества.
– Я верю в бесконечную милость Господа нашего, – пожала плечами я.
– Тебе не Бога своего придется просить о милости.
Так или иначе, Колютик согласилась – после моего приказа – отвести меня в часовню за скрипкой Короля гоблинов. Оставив меня у входа, она исчезла в ту же секунду, как получила разрешение удалиться.
В часовне было пусто. Я страшно разозлилась на камеристку и ругала себя последними словами за то, что поддалась на гоблинские уловки. Мне следовало обращаться не к ней, а к Веточке. Я уже собралась уходить, как вдруг заметила перед алтарем скрипку. Это была скрипка Короля гоблинов.
Я двинулась вперед, чтобы взять ее, забрать с собой его голос и его вину. Сверху через витражные стекла в часовню проникал неземной свет. Тут не было ни скамеек, ни сидений, да и, если уж на то пошло, не было и священника с паствой. Над алтарем висело простое деревянное распятие, под которым стоял маленький столик, а на нем – подставка, на которой покоилась скрипка. Едва я коснулась теплой, старинной древесины инструмента, как по часовне эхом разнесся вздох. От неожиданности я чуть не выронила скрипку. Обернулась. По-прежнему никого.
– Не знаю, слышишь ли ты меня, Господи, но я снова здесь, снова пришел к Тебе, дабы на коленях молить о прощении. Прости и наставь меня на путь истинный. Подземный мир далек от Тебя и света Твоего, и все же я прошу, снизойди ко мне, не оставь меня своей милостью.
Голос доносился из ниши – одной из тех, что располагались по обе стороны от центрального прохода. В такой нише можно было поставить свечу и молиться в уединении. Голос звучал с левой стороны. Ступая на цыпочках, я осторожно приблизилась.
Король гоблинов стоял на коленях подле небольшого столика, склонив голову перед миниатюрной иконой Христа в позолоченном окладе. Зажженные свечи озаряли лицо Спасителя мягким золотистым светом.
– Казалось бы, с годами бессмертному пора привыкнуть к смерти. В конце концов, все умирают. Но для такого, как я, смерть – лишь факт бытия. Задумываются ли смертные о том, что на смену лету приходит осень, а осень сменяется зимой? Нет, они уверены, что все вернется на круги своя, и природа вновь возродится к жизни. И все же… – Король гоблинов поднял голову. Я вжалась в каменную стену, чтобы он меня не заметил. – И все же я остро чувствую пронизывающий холод каждой зимы. Это холод смерти, и каждый год он обжигает с одинаковой силой. Сколько невест расцвело и увяло на моих глазах, но… – Он запнулся.
Я не вправе здесь находиться. Я должна уйти и оставить Короля гоблинов наедине с Всевышним. Я повернулась к выходу.
– …но Элизабет…
Я замерла.
– Элизабет не похожа на цветы, что цвели до нее. Их красота преходяща, мимолетна. Ты учишься восхищаться ими здесь и сейчас, ибо уже назавтра они – тлен. Я избавлялся от них, как только лепестки начинали жухнуть.
Хотя откровения Короля гоблинов не предназначались для моих ушей, я словно бы приросла к полу. Уйти я не могла. Не хотела.
– Меня, наверное, назовут жестоким. Она назовет. Но быть жестоким, холодным и отчужденным – единственный известный мне способ выжить. – Он горько усмехнулся. – К чему бессмертному беспокоиться о выживании? О, Господи, каждый мой день – это борьба за выживание. – Интонации Короля гоблинов стали мягче, задумчивее, как будто он не молился, а вспоминал. – Моя жизнь, все мое существование – одна непрестанная мука. Я заключил сделку с дьяволом, и теперь я в аду. Я не понимал, что такое ад, пока не стал королем этого проклятого места. Я так боялся умереть, что был готов на что угодно, лишь бы избежать бездонной тьмы. Каким же глупцом я был. Каким же глупцом остаюсь. – Его голова снова поникла. – Гнев, душевная боль, радость, вожделение. Я давно не чувствую всего этого по-настоящему. Особенно радости. Из всех эмоций легче всего испытать гнев: вот уже много веков горечь и отчаяние – мои постоянные спутники. Однако, несмотря ни на что, я все еще тоскую по глубине, по яркости чувств. Даже по прошествии лет я не забыл, что значит гореть. Пускай время и бессмертие приговорили меня к вечной юности, я мечтаю вновь ощутить эту искру, эту вспышку в сердце.
Я прижимала скрипку к груди, борясь с желанием подойти к Королю гоблинов, обнять и утешить.
– Я давно опустил руки. Все невесты приходили ко мне, с радостью готовые умереть; в верхнем мире их жизни уже оборвались. Каждой из них был нужен еще один, последний шанс почувствовать себя живой, и каждая его получала. Я дарил им слезы, наслаждение, но, самое главное, я давал им очищение души. Мы использовали друг друга в одинаковой мере, и, когда они угасали, я ненавидел их всех за то, что они меня бросили. Заставили томиться в одиночестве, ожидая появления следующей. Но Элизабет…
Я затаила дыхание.
– Ее не назовешь изнеженным тепличным цветом, она – крепкий дуб. Даже если все ее листья опадут, с приходом весны появятся новые. Она не была готова к смерти, когда принесла в жертву свою жизнь. И, тем не менее, она сделала это, ибо любила, любила всем сердцем.
