Он посмотрел исподлобья снизу вверх — сынок был росточком под самый потолок.
— Отец, да она же сама была не прочь, — показал на миг зубы Энлиль. — Кончала, как умалишенная. Какая там целка, какое там что…
Они беседовали по-родственному в кабинете Ана — неспешно решали в коллективе возникший вопрос. А дело было в том, что пару дней назад Энлиль столкнулся в душе с шикарной мокрощелкой. Ногастой, буферястой, блондинистой и задастой. И далеко не дурой — дав поиметь себя и так, и сяк, и эдак, она умело распустила слух, что взяли ее силой. И вот теперь, пожалуйста, возникла дилемма — то ли посылать Энлиля на перевоспитание в шахту, то ли самому Энлилю посылать той девке «брачные одежды». М-да…
— А, значит, говоришь, подмахивала, как умалишенная, — усмехнулся Ан, шагнул поближе и вдруг стремительно, без подготовки, приласкал Энлиля в солнечное сплетение. — Значит, говоришь, какая целка? Какое что?
Это был удар мастера — резкий, дозированный, точно на вдохе. Сделанный так, чтобы не травмировать, не навредить — строго наказать.
— О-о-о-х, — рухнул на колени сын, сложился вдвое, а родитель крепко ухватил его за ухо и принялся с невиданной экспрессией трепать.
— Думай впредь башкой, а не мудями. Не позорь фамилию. Береги авторитет отца. Понял ты меня, сучий сын? Понял?
— Да понял я, понял, — вырвался наконец Энлиль, встал, потрогал пламенеющее ухо. — Так что же делать-то теперь, отец?
В голосе его звучали злость, растерянность, уважение и мука — сразу чувствовалось, что ему не хочется в шахту.
— Что делать, что делать — жениться, брачеваться, сочетаться узами, — ухмыльнулся Ан, подобрел и ласково, по-отечески кивнул. — И надеюсь, теперь ты перестанешь спать с Нинти?
Весь его вид как бы говорил — эх, малые детки, малые бедки.
— А что, разве я один? — оскорбился Энлиль. — А потом, она все-таки врач, специалист. С ней никаких проблем…
— Дурак. Энки трахает ее не просто так, — с вескостью заметил Ан. — Его ребенок от нее будет иметь больше прав, чем твой от кого-либо. Не забывай, она его сестра.
— Ну конечно же, отец. Вы, как всегда, правы, — согласился Энлиль. — Вот моя мать, к примеру, вам приходится сестрой, и я являюсь вашим законным преемником…
В это время раздался стук, дверь с осторожностью открыли, и в щелку протиснулся Паштет, шкырь на побегушках.
— Утес, Шамаш впал в распятье
[63]
, в башне торчит. Там какие-то непонятки, в натуре.
— Ну все, иди готовься к таинству, — глянул на Энлиля Ан, выругался про себя, не забыл про бластер и двинулся на Центральный пост. — Паштет, за мной.
Центральный пост — это громко сказано. Маломощная ГЭВН, плохонький радар, примитивное переговорное устройство. А большего и не надо, чтобы делать ченч радания на протоплазму.
— Утес, ты глянь. — Шамаш при виде Ана встал и указал на метку на экране локатора. — Какие мысли?
— Они там что, охренели? — отреагировал Ан. — Вчера ведь прилетали…
— Да нет, утес, это не Смотрители, — насторожился Шамаш и лихо заелозил пальцами по клавишам. — Так, так, так. А, вот, есть контакт. Ни фига себе. Это же круизный суперлайнер класса два нуля. Шестнадцать палуб, три бассейна, два зимних сада, одно мудбольное поле и гиперпространственный двигатель. А еще полторы тысячи богатеньких, зажравшихся, откормленных бездельников. Э, такую мать, разрази меня гром, да ведь они летят прямо сюда, на наши сигнальные маяки! Ну, утес, жопу даю, сейчас будет что-то интересное.
Как бы в подтверждение его слов пол под их ногами завибрировал, раздался непередаваемый рев, и купол Нибирской колонии вздрогнул. А откуда-то из космоса, застилая свет звезд, уже стремительно надвигалась тень. Исполинская, неправдоподобная, напоминающая формой утюг. Казалось, что еще мгновение, еще чуть-чуть, и утюг этот разгладит Нибиру. Однако ничего — движение замедлилось, зашатались скалы, рев, сделавшись тоном ниже, достиг запредела, и тень превратилась на глазах в махину межгалактического звездолета. Настолько завораживающе огромного, что просто не верилось, что это творение рук ануннакских.
— Мать моя, они же идут на ручном управлении! На фотонной тяге! — глянул на приборы Шамаш. — У них не пашет бортовая ГЭВН. Ну, блин, и рулила. Выше среднего.
Звездолет тем временем плавно снизился, испоганил все окрестные ландшафты и, не выпуская стационарного шасси, опустился на силовую пси-подушку. Не зажигая опознавательных огней, без позывных, без разрешения, наплевав на все порядки. Гм, странно.
— Эй, борт блядовоза, — не выдержал Шамаш, — вы бы хоть обозвались, ребята, не борзели бы, суки, в корягу.
Автоматика звездолета мгновенно рассчитала волну, и в переговорном устройстве раздалось:
— Эй, там, на зоне, гляньте в перископ. И прикиньте хрен к носу. Как следует.
Ан с Шамашем глянули и оптимизмом не прониклись — протонная антиметеоритная пушка звездолета нацелила свое жерло точно на купол. Жахнет — и мокрого места не останется. Впрочем, сухого тоже.
— Лады, банкуйте, сволочи, — сразу отозвался Ан. — И хрена ли вам лососячьего надо?
Голова его лихорадочно работала — экипаж межгалактического лайнера, базарящий на фене. Это что-то новенькое. Не говоря уже о том, что лайнер этот утюжит силовое поле здесь, на Нибиру. В запретном коридоре пространства у строгой зоны, проклятой богами. М-да. Действительно, и хрена ли лососячьего здесь ему надо?
— Рот закрой, дятел, вафли не летают. — Голос в переговорнике сделался суров. — У вас там есть зэка один, ануннак нормальный, с погонялой Шамаш. Чалит по сто сорок восьмой за угон. С ним поговорить надо, даю на все вошканье десять минут. Всосал? Или разжевать?
— Частокол
[64]
побереги, он тебе для пожрать пригодится, — усмехнулся Ан, глянул на часы, выругался, вырубил связь и повернулся к Шамашу: — Ну что, блин, скажешь?
— Жопой чую, это кто-то свой. — Тот наморщил лоб, задумался, ударил кулачищем о ладонь. — Это же была моя идея фикс — взять на гоп-стоп суперлайнер. Глушануть дремо-газом терпил, вырезать к едрене маме экипаж, а затем сделать финт ушами — зарулить в запретную зону, куда менты не сунутся. Ну а уж потом махнуть куда-нибудь подальше, в метагалактике, чай, места хватит. Лохов — чечикам в рабство и на органы, скважин — тачикам
[65]
в гаремы и для блуда. Да с такой посудиной можно таких дел натворить! И все же какая это падла вызывает меня на линию? Ну, сука, бля, в натуре кто-то свой!
В рубку между тем стали подтягиваться массы — верченые, крученые, блатные, не верящие ни в бога, ни в черта. Все в глянцево сияющих зэко-бутсах, в робах без нашивок, в красных головных платках, с тщанием повязанных. Естественно, по уркаганской моде, с двумя огромными, напоминающими рога узлами.
