Быстро объяснил, где этот самый автобус будет Бродова ждать, почтительно простился и мигом отвалил. Походка у него была уверенная, упругая, как у человека дела, который знает, чего хочет. Чего-чего — кусок побольше от пирога жизни.
«Завтра так завтра, не горит, — глянул ему в спину Бродов, встал, посмотрел на часы и хотел было двигать к себе разбираться с клопами, как в кармане завибрировал телефон — мощно, резко, басовито. Напоминая то ли о бормашине, то ли о гигантском шмеле, то ли о сексуально-механических маленьких женских радостях. — Это еще кто? — удивился Бродов, вытащил не спеша, глянул на экран. — Еще и АОНом не определяемый?»
Он медленно огляделся и требовательно сказал:
— Говорите.
— Ты в номере смотрел? — спросили его. — Нашел?
— Смотрел. Нашел, — отозвался Бродов. — А почему ты спрашиваешь? Кто ты?
Ему вдруг показалось, что привычный мир исчез, распался, растворился, провалился в тартарары. Не осталось ни логики, ни законов природы, ни причинно-следственных связей, ни здравого смысла. Он разговаривал со стройной незнакомкой из липовой, не существующей в природе черной «Волги». С той самой длинноногой незнакомкой, чей певучий голос звучал в его фантастических, даже и на фантастику-то не похожих снах. Интересно, а как же она узнала номер? И то, что он здесь? И про радиозакладки в номере? Вот уж воистину — тихо шифером шурша, крыша едет не спеша.
— Мы с тобой из одной… — незнакомка замолчала на миг, видимо подыскивая слово, — семьи. Одного рода. Одной породы. Одинакового знака.
Прозвучало это у нее, словно у Маугли из зоо-боевика Киплинга — ты и я одной крови. Ты и я…
— Ничего не понял, — огорчился Бродов. — Ты можешь объяснить? Давай встретимся.
— Давай, — согласилась незнакомка. — Заодно выкупаемся. Бери курс к выходу из лагуны в открытое море. Поспеши. Я уже надеваю купальную шапочку.
Похоже, она щелкнула языком, звонко рассмеялась, и связь прервалась. Словно в одночасье растаял мираж над зыбкими песками пустыни.
И понесла нелегкая Данилу Бродова на берег Красного моря. Вечер сменялся ночью, на небо высыпали звезды, в воздухе чувствовалась свежесть. Реалии к купанию не располагали, отнюдь. Хоть Египет и Африка, цветной континент, а против природы не попрешь — зима.
«Ладно, какие мелочи, Зизи». Бродов поежился, глянул на Луну, разделся до трусов и принялся готовиться к заплыву. Собственно, все это не высшая математика и не бином Ньютона. Телефон в непромокаемое портмоне, портмоне на ремешок, ремешочек на шею, часам и так не будет ничего, до ста пятидесяти метров глубину выдерживают. Все, порядок, ажур, можно в воду. Бодрящую, но не смертельную, прогревшуюся за день, еще не успевшую отдать тепло в холодные объятия ночи. Играючи, без труда баюкающую тело на соляной перине.
Тянулась по морю лунная дорожка, светились окна номеров, с экспрессией, споро работая конечностями, плыл Даня Бродов под звездами Египта. Дышал по всей науке, гнал волну, шел вольным стилем в открытое море. И почему-то ничуть не удивился, заметив вскоре незнакомку — голова ее в полутьме напоминала белую хризантему. Какая там купальная шапочка, какое там благоразумие, какое что…
— А ты неплохо плаваешь, — одобрила она, изящно подгребла поближе, и Бродову сделалось жарко — купалась незнакомка в чем мама родила.
— У тебя тоже неплохо получается, — хрипло ответил он, справился с дыханием и трудно проглотил слюну. — Может, ты русалка?
Трусы его натянулись, как парус, превратились в оковы и вроде бы уже трещали по швам. Ох, верно говорят, что у мужиков после сорока основные проблемы с потенцией.
— Нет, я не русалка. — Незнакомка хмыкнула, перевернулась на спину и выставила по колено из воды стройную, с точеной щиколоткой ногу. — Меня зовут Дорна. Я тоже офицер. По званию что-то вроде вашего подполковника. Ты, кстати, книжечку-то прочитал? Впечатлило?
Волнующе белела грудь, эффектно выделялись бедра, жемчужно, рыбьей чешуей блестели в педикюре ногти. Трусы у Бурова, да и он сам держались на последнем дыхании. Однако как ни кипели гормоны, как ни стучал кувалдой основной инстинкт в серое вещество гипоталамуса, он все же головы не терял, а потому с усмешечкой спросил:
— Вашему подполковнику? Хм? А кто ж тогда наши? А книгу прочитал, это действительно источник знаний.
— Наши — это те, кто не делит людей на своих и чужих. Человечество едино. — Дорна перестала улыбаться, с плеском убрала ногу и, перевернувшись в вертикаль солдатиком, стала придвигаться к Бродову. — Если мы это не поймем, то так и будем грызть друг другу глотки.
— Нет, ты не русалка, ты философ, — сделал вывод Бродов, тяжело вздохнул и тоже встал солдатиком, правда, бочком, чтобы дама невзначай не напоролась. — Не знаешь случаем, а что это за ребятки мне насекомых сунули в постель? Где бы их найти? — негромко так сказал, почти шепотом, но получилось страшно.
— Не заморачивайся, расслабься, — успокоила его Дорна, тряхнула головой и сделала еще гребок навстречу. — Клопы — это так, мелочь, перестраховка, выстрел наугад. А вот как только те ребятки удостоверятся, что ты это действительно ты, они постараются тебя убить. Так что долго беседовать нам пока нельзя, я единственное связующее звено. Давай поговорим завтра. Ты ведь едешь в Карнакский храм?
Нет, блин, она не философ — страшный человек, телепат.
— Угу, еду, — сознался Бродов, очень по-мужски вздохнул и повернулся еще больше боком, потому как расстояние все сокращалось. — Скажи, ведь это ты меня зовешь во сне? Куда? Покайся, женщина, я все прощу.
Он уже явственно чувствовал, как пахнет от нее — морем, солью, травами, ухоженной кожей. Это был тот самый запах женщины, от которого мужчины сходят с ума.
— Вот об этом-то мы завтра и поговорим. — Дорна показала белые, словно сахарные, зубы и сделала еще гребок навстречу, приблизившись почти вплотную. — Там, у священного бассейна, есть задрипанная кафешка. Напротив нее, левее водоема, находится гипостильный зал в развалинах. Там я и буду ждать тебя, у самой дальней от кафешки колонны. Сообразил? Бери с собой все самое необходимое, сюда ты уже больше не вернешься. Обратной дороги нет.
Она приблизилась к Бродову вплотную, твердо заглянула в глаза и вдруг порывисто, без всякого перехода, крепко обняла его за шею. Помедлила, прильнула в поцелуе, погладила вздыбленную плоть.
— Мы еще будем вместе, потерпи.
Резко, с каким-то стоном, отстранилась, сверкнула ягодицами и, не прощаясь, поплыла кролем. Причем поплыла-то не к берегу — в сторону моря. Ну, блин, и впрямь женщина-загадка. Наговорила всего, что голова пухнет, растравила душу и воображение и свинтила в направлении фарватера, оставив в бледном виде, с мыслями и с эрекцией. А потом еще небось и во сне заявляться будет, давить на психику своим певучим голосом. «Значит, говоришь, потерпеть», — усмехнулся Бродов, тронул губы языком и, почувствовав, что весь дрожит, энергичным брассом пошел к берегу. Буйное воображение неизвестно почему рисовало ему картины в стиле Босха: вот из зловещих морских глубин поднимается рыба-кит, раскрывает свою хищную пасть и пытается отхватить у него, Бродова, это самое вздыбленное, все никак не успокаивающееся. Все блестит, блестит глазищами, страшно топорщит плавники, щелкает опасной близости своими жуткими зубищами… — хо-хо-хо-хо.
