— Это, с вашего позволения, любезный друг, никакой не долгострой, а стройка века, — с гордостью улыбнулся Тот, и даже показалось, сделался выше ростом. — По моему личному, согласованному с учителем, — он кивнул на Ана, — проекту. Здесь, — он величественно повел рукой, — будет располагаться командно-указательный комплекс, являющийся неразрывной частью Ориентировочной посадочной сетки. Он будет представлять из себя три пирамиды с белыми, тщательно отполированными гранями, идеально отражающими свет
[240]
. Ну и внутри, естественно, приемно-следящая аппаратура, генераторы полей, комплексы защиты. Работы еще непочатый край. Хотя стараемся, делаем все возможное.
Да, действительно, работа спорилась. Брызгали лазерные лучи, сновали гравитележки, проворные мастеровые лулу бодро вершили процесс. Заправлял всем крепкий черноголовый с блестящим, наголо обритым черепом. В левой руке он держал папирус, с которым поминутно сверялся, в правой — длинную тяжелую палку, которую охотно пускал в ход. Движения его были уверенны, напор неиссякаем, начальственный голос полон эпитетов. В общем, это был гений отвеса, маэстро чертежа, виртуоз мастерка, прораб божьей милостью.
— Мой ученик, любимый, — заметил не без гордости Тот. — Зверь. Даром что хорошо обучен. Имхотепом зовут. Будем скоро глушить ему ген старости. Заслужил
[241]
.
— Да, зверь. Заслужил, — согласился Ан, с горечью вдруг понял, что симпатизирует Сфинксу, и, гадливо сплюнув, отвернулся. — Ну что, поехали? Жрать охота.
— Правильно, утес, глист в свисток свистит, — одобрил Мочегон с оскалом голодающего. — Довольно зрелищ, давай икры. Эй, Таммуз, заводи мотор.
Ехать было недалеко, на другой берег Нила, в скромный, лишь не так давно построенный дом Тота в Гелиополе. До этого он жил наездами у тамошних жрецов, учил их уму-разуму и сути бытия. Хорошо учил, с напором, спуску, поблажек не давал. Докучливо ездил по ушам, с чувством капал на мозги, вдалбливал знания на века, будто длинным, острым, очень крепким клювом по черепу долбил. Отсюда и получил свое меткое прозвище — Ибисоголовый, дружеское, уважительное и негласное. А что, хорошая птица ибис, полезная. Да и Тот неплох.
Между тем сели в гравикар, мягко утонули в креслах, однако вибромассаж включать не стали, обошлись. Чего тут ехать-то, пустяки, каких-то два беру.
Глухо заурчал мотор, пискнули генераторы пси-поля, плавно ушли вниз, на мгновение замерли и полетели назад деревья. А впереди во всем своем величии уже виднелась могучая река, полноводная, широкая, дающая всему краю жизнь. Нил…
— Ишь вы, толстожопые. — Ан глянул вниз, на расслабившихся гиппопотамов, добро улыбнулся, с умилением вздохнул и сразу же одернул сам себя, сделался суров. — Да, старею, становлюсь сентиментальным. Хрена ли нам гиппопотамы. Вот бы на мясо их…
Он не хотел признаться себе, что присох, привык, привязался к этой безвестной планете. Кормилице, поилице. Как там говаривали древние-то? Где хорошо, там и родина?
Гравикар тем временем форсировал Нил, распугивая антилоп, промчался над лугом и, плавно сбавив скорость, на мгновение завис — внизу лежал в совершенной гармонии Гелиополь. Город-храм, город-сад, город Солнца. Город Ана. Вот он стал плавно приближаться, сузился до размеров главной площади и начал с новой силой пленять безукоризненностью планировки, зеленью садов, великолепием и законченностью зданий. Проехали храм Ану, библиотеку, обсерваторию, канал и остановились наконец у дома Тота — аккуратного, двухэтажного, с колоннами, возведенного из армированного кирпича. Без особых церемоний вошли, продефилировали мимо жрецов охраны и, направляемые гостеприимнейшим хозяином, попали в Белую парадную гостиную — просторное двухъярусное помещение с алебастровыми, в яркой росписи стенами. Здесь у огромного, накрытого с душой стола их ждали, все свои — Энки, Энлиль, Нинурта, Шамаш, Нинти, Мочегон и Наннар. Был еще, естественно, и Гибил, да не один, а со своим братцем, младшеньким, по имени Мардук. Младшенький-то младшенький, а ростом под самый потолок, весом под центнер и плечами шириною в дверь. А уж по ухваткам-то и разговорам — атас, вырви глаз, туши свет. Общество, разбившись по кружкам, чесало языки, томилось, потягивало винцо, вернее, тянуло время. Атмосфера была какой-то скучной, вялой и донельзя фальшивой. Зато вот Гибил с Мардуком были искренни и времени даром не теряли.
— Эй, канцлеров сынок, — дружески подкалывали они Наннара. — Ты как отсасывать-то будешь у нас? На сладкое или в качестве закуски? Давай-давай, повышай себе жирность в рационе. А после мороженого мы тебя трахнем. Как ты любишь, на четырех костях, двойной тягой. Вместе с корынцом
[242]
твоим, пидором позорным. Ну что замолк-то, очаровашка? Или уже вафлей успел набрать? Экий прыткий ты, и когда только успел?
А Наннар и вправду бледнел, синел, потел, но молчал. Потому как был не дурак. Впрочем, не высшая математика — Мардук бил Гибила, а Гибил бил его, Наннара. В кровь, в дым, всмятку, вдрызг, до потери пульса. А что же будет, если Гибил с Мардуком за него возьмутся вдвоем? Впрочем, бедный Наннар так и не нашел ответа на свой вопрос — пожаловал Ан с приближенными. Все сразу резко приободрились, изобразили сплоченность и единство и, стараясь ничем не выделяться на общем фоне, дружно потянулись к столу. Какой кретин захочет впасть в пессимизм во время праздника на глазах у Ана? Собственно, не такой уж и праздник — какая-то там годовщина открытия памятника под названием Бен-Бен. Мощного гранитного обелиска с укрепленным на его вершине списанным «мугиром». Этого гигантского эрегированного фаллоса, похотливо устремленного в небеса. Жуткая безвкусица, жуткий сюрреализм. Хотя нет, если вдуматься, реализм, вернее, конкретная привязка к реалиям жизни. Тот сразу выдумал красивую легенду, жрецы ее с готовностью подхватили, и вот он, символизм сакральнейшего культа. Как говорится, сказка ложь, а в ней большой намек: таинственная птица Бенну, прилетающая откуда-то с небес и откладывающая не менее таинственное, порождающее неясно что яйцо бен-бен. Вуаля, вот он, опиум для народа. Маэстро Тот, заслуженные аплодисменты…
А застолье между тем катилось по широкой, много раз проверенной колее — курительницы с триноплей, бокалы с вином и пивом, вместительные емкости с печеным, вареным и томленым. Словоизлияния рекой, панегирики водопадом, икра карпа Ре горой. Командовала процедурой вторая жена Тота, та самая подопытная, родившая Зиусурду, — шутила с гостями, сочилась радушием, гоняла прислугу и в хвост, и в зад, и в гриву. Иерофант культа бдел, следил за безопасностью, не выходил из укрытия и жрал Тота взглядом — а ну как, не дай бог, чего случится с патроном-то? На всех жрецов богов не напасешься. В общем, все было, как всегда, без изюминки. Так что досидел Ан до сладкого, ужасно заскучал и, не прощаясь, по-кассиопейски, отчалил. Ему хотелось на звездолет, в клетку, в тесную компанию урчащих муркотов. Донельзя свирепых, до одури страшных, зато по-настоящему живых. Даже не подозревающих, что такое ложь, фальшь, игра, ханжество и лицемерие. Однако сразу в когтистые объятия не получилось.
