Мина покраснела. Она совершенно согласна, любят, конечно, за душу, но как же это: все-таки усы должны быть у мужчины.
И шаловливо сказала немецкую поговорку:
— Поцелуй без усов — все равно, что яйцо без соли.
ПРАВДА НЕМЕЦКОГО ПИВА
Алпатов подъехал к дому номер 14 на Фридрихштрассе, устроил свой велосипед у швейцара и добрался было по лестнице почти до самой квартиры пасторши Вейсс, но в последний момент ему пришло в голову, что визит его ранним утром покажется очень странным и что так не делают люди: надо явиться позднее. А в университете теперь как раз должна происходить имматрикуляция новых студентов, и, наверно, если только Инна будет учиться в Берлине, он встретится с ней, и все выйдет как бы случайно. Все это было очень разумно, и Алпатов скрыл от себя, что просто сробел.
В университете Алпатов долго мучил канцеляристов справками, на какой факультет записалась Инна Ростовцева, но везде, на всех факультетах, имени этой русской не оказалось. Во время этих справок с Алпатовым разговорился молодой студент из Саксонии, Адольф Мейер, и с интересом стал расспрашивать его о России.
— Мои родители очень бедные люди, — откровенно объяснил он Алпатову, и я подумываю по окончании курса выкинуть какую-нибудь штуку, вроде как вы это делаете.
— Какую же штуку? — спросил Алпатов.
— Вроде того, чтобы поехать в Россию и оттуда вернуться богатым человеком на родину.
— Это можно, — сказал Алпатов.
Мейер очень обрадовался и предложил Алпатову вместе где-нибудь в столовой позавтракать и выпить кружку пива.
— У меня и так от вчерашнего страшный катценяммер, — отнекивался Алпатов.
Но Мейер уверил его, что кружка пива совершенно вылечивает от катценяммера и что именно для этого и создан синий понедельник. Алпатову и самому захотелось полечиться и, главное, поскорее как-нибудь провести время до приличного часа визита в квартиру пасторши Вейсс.
Студенты вышли на улицу и спустились в одно из бесчисленных берлинских пивных подземелий.
— Вы будете изучать философию? — спросил Мейер.
— Философию, — ответил Алпатов, — а вы?
— Я тоже философию.
Студенты чокнулись за философию с обыкновенными словами «прозит» и «мойн».
Мейер свою Саксонию очень любит, в Берлин он приехал только на один семестр, побродить, как делают многие студенты. А учиться, конечно, спокойней, дешевле и лучше в Саксонии. Там, в Йене, теперь читает Геккель, в Лейпциге — Оствальд и Вундт.
Чокнулись за Саксонию.
— А в России, — сказал Мейер, — наверно, хорошо служить — оттуда можно вернуться богатым человеком.
— Не знаю, — ответил Алпатов, — немцы от нас редко возвращаются: мы, русские, почему-то часто бежим из России, а немцы живут, им там хорошо.
После того Мейер предложил тост за Россию и стал усиленно звать Алпатова учиться в Лейпциг: там читает политическую экономию знаменитый Бюхер. Но Мейер не знал, чем именно Бюхер так прославился, и Алпатов стал ему рассказывать о замечательной работе Бюхера «Работа и ритм». Алпатов рассказывал о сочетании труда и музыки не прямо по Бюхеру, а как идея Бюхера в этот момент в ожидании свидания с Инной Ростовцевой преломилась в нем: ведь его упование на будущее счастье трудового человечества сходилось с музыкальным голосом тюремной невесты. Увлекаясь больше и больше, Алпатов делает смелый вывод из книги Бюхера: очень может быть, что и самый рост органической жизни на земле сопровождается тайной музыкой, поэты и композиторы, вероятно, и передают нам этот ритм, вот пример: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова...
Мейер с изумлением слушает, — кажется, он таких интересных людей еще никогда не видал.
— Вы изучаете философию, — спрашивает он, — а по какой же специальности?
— Моя специальность, — отвечает Алпатов, — вероятно, и будет политическая экономия.
— А что вы с этим будете делать в России?
— Я социалист.
— А это имеет в России применение?
— Это везде необходимо знать: история человечества теперь кончается неслыханной катастрофой. Вы-то разве этого не чувствуете?
— Мои родители, — конфузливо ответил Мейер, — бедные люди.
— Вы находите же возможным для себя изучать философию: значит, имеете время думать?
— Я изучаю ее для педагогики, я буду этим заниматься.
— А педагогика вам для чего?
— На это спрос везде, учитель всегда может получить приличное место.
Алпатов не унимался:
— Для чего вам приличное место?
— Место для чего? — удивился Мейер. — А как же я без приличного места могу добиться приличной жены?
Алпатов откинулся к спинке своего стула и с негодованием отрезал:
— Как вам не стыдно всю свою духовную деятельность посвящать какой-то бабе, притом еще вам не известной, и с единственным атрибутом: «приличная»?
Мейер очень смутился.
— Но как же иначе-то быть, — сказал он, — родители мои небогатые и очень почтенные люди, мое высшее образование берет их последние достатки, в будущем я должен, во всяком случае, быть не ниже их по своему положению, и это возможно только... вы же сами это понимаете, наше положение в обществе определяется приличной женой, и ей нужны для этого деньги. Так живут у нас все трудящиеся люди; скажите, как же это решается у вас, социалистов?
— У нас это решается, — ответил Алпатов, — не индивидуально, а общественно. Семейный и половой вопрос — только часть общего социального вопроса, мы сначала изменим условия экономические, общественные, а потом будем и лично устраиваться по-новому в этих условиях.
— Но если так случится, что ваша природа мужчины потребует удовлетворения раньше, чем создадутся благоприятные для новой жизни общественные формы?
— То же и с вами может случиться, — у вас может явиться приличная невеста, а приличное для нее содержание вами еще не будет достигнуто. Скажите, как найдетесь вы в этом случае, а потом и я вам отвечу.
Мейер улыбнулся и сказал:
— Студенты обыкновенно у нас много танцуют в веселых кабачках с девушками, и обыкновенно это бывает портниха, а когда студент кончает курс, то женится на своей любимой невесте.
— Это двойная бухгалтерия, — ответил с негодованием Алпатов, — и такая гадость!
Мейер очень сконфузился и даже покраснел.
— Научите же меня, — стал он просить Алпатова совершенно искренно. Я, право, не знаю, как же иначе быть? Вы лично, простите меня, разве еще совершенно не имеете в этом потребности?..
Алпатов сильно покраснел и смущенно стал смотреть в стакан с пивом. Мейер даже испугался и взял его за локоть.
