На обратном пути я заметил, как Себ обхватил рукой влажные плечи Миранды, но она, поймав на себе мой взгляд, дернула плечом и стряхнула его руку. Я улыбнулся своим мыслям: это уже интересно.
В лагере, пропитавшись солнечным светом и триумфом, я отправился к кострищу и разжег огонь, убедившись предварительно, что никто за мной не подглядывает. Поскольку я собирался вместе с Себом на гору, то сначала прикинул, может, и не разводить огонь перед уходом? Посидели бы одну ночку без горячей еды, не имея возможности погреться, и поняли бы, как я им нужен. Но пусть лучше мой народ будет доволен и счастлив.
Я помнил предостерегающие исторические примеры. Французская королева Мария-Антуанетта допустила, чтобы ее народ голодал. Французская революция началась с того, что бедняки явились к воротам королевского дворца и пожаловались на недостаток хлеба. Глупышка Мария-Антуанетта здорово просчиталась. Она заявила: «Пусть едят пирожные». В скором времени ей за такие слова отчекрыжили голову. Мне вовсе не требовалась революция на острове, так что я сходил в лес за хворостом для костра. Один металлический обломок самолета я хорошенько наточил и превратил в топор, правда, без рукояти, но он и сам по себе достаточно был тяжелым и острым, так что ветки я срезал легко. Я даже попытался срубить пальму, но ствол оказался слишком прочным, как будто и не из дерева.
Я разжег костер и выпотрошил очередного козла. Потом я собрал все, что требовалось для расчета координат: несколько прямых палок, несколько обрывков от банки из-под колы, здоровенную раковину-гребешок — сойдет за примитивный транспортир, — посох и одну из скрипичных струн.
Затем я подошел к Себу:
— Готов?
Он глянул на меня строптиво, похоже, история с убийством козла успела выветриться из его памяти. Себ перестал меня бояться, ведь я его кормил. В его глазах из убийцы я превратился в поставщика мяса.
— К чему?
— Пойдем вычислять наши координаты.
— А мне зачем идти?
Главным образом он нужен был мне затем, чтобы показать, насколько я его умнее, но в этом я не собирался признаваться.
— Мне нужен твой фитнес-браслет. Либо идем вместе, либо одолжи мне его.
Он глянул на запястье, потом на меня. Я с легкостью читал в его чижином мозгу. Браслет был для Себа тем, чем для меня посох.
— Ладно, — сказал он, нехотя поднимаясь на ноги.
Мы вышли на плоский солончак, самое ровное место всего побережья. На ходу я пустился болтать.
— Чтобы определить, где мы находимся, надо вычислить долготу и широту, — объяснил я. — Тогда мы сможем сунуть в бутылку записку с точными координатами для тех, кто отправится нас искать.
Себ тупо таращился.
— Сначала мы вычислим долготу по полуденному солнцу.
Я разжевал Себу все в подробностях, чувствуя себя кем-то вроде школьного учителя. Под лучами солнца, стоявшего уже довольно высоко и довольно сильно шпарившего, я соорудил грубоватый квадрант из двух кусков дерева, связав их струной от скрипки. Затем я вонзил в перекрестье пару острых обрывков от банки колы — двойной прицел. Линию, заданную этими самодельными гвоздями, я направил на солнце и стал наблюдать, как две длинные тени крались по песку навстречу друг другу. Себ тоже наблюдал, но больше за мной, чем за тенью, словно я был фокусник или кто-то в этом роде. Медленно, очень медленно тени сблизились и наконец слились. Солнце встало в зените.
— Так, — сказал я. — Сколько времени показывает сейчас твой браслет?
Себ сверился с часами.
— Семнадцать сотен ровно.
— Значит, дома сейчас пять часов вечера. — Я быстро произвел в уме несложные расчеты. — Шестьдесят градусов западной долготы, вот мы где! — сказал я.
— Как ты это узнал на хрен?
— Земля совершает за сутки полный оборот, триста шестьдесят градусов. В сутках двадцать четыре часа, поэтому время помогает нам вычислить долготу. Каждый час разницы во времени эквивалентен пятнадцати градусам долготы: триста шестьдесят разделить на двадцать четыре, будет пятнадцать. Если на твоих часах выставлено британское летнее время (а так оно и есть) и если эти часы, проделав долгий путь (тоже так и есть), окажутся в месте, где солнце достигает верхней точки в пять часов вечера по британскому летнему времени (вот оно, так и есть), то мы делаем вывод: шестьдесят градусов западной долготы.
Себ покачал головой, будто надеясь, что от этого мозги заработают.
— Как это вышло?
— Летнее британское время на час опережает время по Гринвичу, где нулевой меридиан, а четыре часа по пятнадцать градусов в час дают шестьдесят градусов.
Я попросту выставлялся, стараясь, чтобы Себ почувствовал себя полным дураком, и когда я наконец оторвал взгляд от его браслета, то убедился, что Себ таращится на меня так, словно я только что прогулялся пешком по морю. Сработало.
— Ну, я пошел?
— Ага, идем. На гору. Вместе со мной. — Я указал на вершину Монте-Кристо.
— За каким чертом?
— Мы установили долготу. Чтобы нас нашли, нужно вычислить еще и широту.
— Господибоже.
Но он не мог отказаться на глазах у всех. Так что после того, как я развел костер и убедился, что на ночь ребята всем обеспечены, мы с Себом снарядились провести ночь на горе.
22
Монте-Кристо
Карабкаясь на Монте-Кристо, я вновь убедился в том, что заподозрил еще в первый день: мне, тощему и жилистому, дальние дистанции давались не так уж тяжело. Себ уставал быстрее: он весь состоял из мышц, он слишком гнал, слишком был тяжел, так что вскоре он уже пыхтел, задыхался и просился передохнуть. Пусть он Усейн Болт, зато я — Мо Фарах. Если бы Забег в Осни был на милю, у меня бы имелся шанс. Я даже получал удовольствие от восхождения. Особенно от того, что Себ болтался позади. Признаюсь, я позволил себе слегка над ним поиздеваться.
— Давай, Себ! — подначивал я. А потом запел:
Беги, беги быстрей, герой из Осни, И пусть враги напрасно строят козни…
Багровый, потный, он попытался испепелить меня взглядом. Солнце опускалось все ниже у нас за спиной, и наконец беспощадная жара смягчилась. Смилостивился и я, позволив Себу передохнуть. Мы уселись на теплых, пахнущих тимьяном камнях, и перед нами открылся чудесный вид: море сделалось густого лилового цвета, а небо — густо-розовым. Мы могли разглядеть озеро под нами, солнце висело низко, и в струях водопада зажглась радуга.
— Господи, красота-то какая!
Себ ощетинился:
— Только не вздумай обнять меня за плечи и пустить слезу насчет прекрасного вида, гомик!
Безнадежен. Придурок останется придурком. Но тут мне припомнилось, как он сам пытался обнять за плечи Миранду, а она его руку стряхнула, так что я улыбнулся про себя и погнал дальше вверх.
