— Ладно, Линкольн.
— Как мы говорим? А, Ральф?
Он не сразу сообразил:
— О’кей?
И исчез почти до вечера. Я немного повозился, что-то усовершенствуя в Бикини-Боттом, но от боли не мог толком сосредоточиться. Только и думал, когда же вернется Ральф и принесет что-нибудь, чтобы мне стало полегче. На закате, когда я разжигал костер, а Ральфа все не было, я сказал самому себе, что дал маху, непоправимо. Сам позволил, даже велел Ральфу уйти. Послал его прямиком в чертов лес. А там он конечно же встретил Себа и Гила и присоединился к ним.
Костер разгорелся, и рыба уже была готова, а Ральф так и не пришел. Сердце упало, зуб дергало с удвоенной силой. Я почти не поел — не только зуб донимал, но и досада. Как теперь быть? Я оставался у костра, поддерживая огонь, а девочки одна за другой устраивались на ночь под одеялами из коры. Дрова у нас заканчивались, назавтра следовало пойти в лес и нарубить еще. Без мальчиков это будет нелегкая работа. Не потому, что девочки слабее, это ерунда, а просто нас стало почти вдвое меньше.
Душа моя опустилась на дно отчаяния, а над головой взошли безжалостно-прекрасные звезды.
— Линкольн?
В темноте обозначилась тень.
— Не спишь?
Ральф! Слава богу.
Он сел возле меня — тяжело, устало.
— Протяни руку.
Он высыпал мне на ладонь какой-то порошок прямо из ступки. Я попытался разглядеть это вещество при свете костра, но даже цвета его не различал. Мелькнуло подозрение: а вдруг он отравит меня по приказу Себа и Гила? Дождется, пока я сдохну, заберет стекла очков, висевшие на леске у меня в распахнутом вороте рубашки, из кармана вытащит струны-лески…
— Это, часом, не яд?
Можно подумать, он бы честно признался. Я услышал, как он усмехнулся:
— Придется рискнуть, Линкольн. Главное — не навредить. Так ведь врачи говорят?
Зуб к тому времени извел меня до такой степени, что мне было почти все равно, пусть хоть яд. По крайней мере, мучения мои прекратятся. Я поднес руку ко рту и всыпал в себя всю горсточку порошка, чем бы он ни был. Даже слизал остаток с ладони. Горький, крупные неровные частицы, древесный привкус.
— Что это все-таки?
— Белая ива, — сказал он. — Одна отыскалась, у Голубой лагуны. Я соскреб кору, промыл ее, высушил на солнце на скале, потом смолол. Больше всего времени ушло на сушку.
Он протянул к огню свои руки целителя.
— Скоро подействует. Пока поболтаем, надо отвлечься, — сказал он мягко, словно опытная сиделка.
Вообще-то я плохой собеседник, практики у меня в этом деле не было. Но когда мы сидели рядом, глядя на огонь, как несколько вечеров назад с Джун, болтать вдруг сделалось легко. Не знаю, почему огонь помогает людям разговориться, но у него точно есть такое свойство. Может, потому, что ты вроде бы обращаешься к огню, а не к другому человеку. И я сумел задать вопрос:
— Как ты ухитрился травануть меня в тот раз, в Осни?
Я ожидал, что Ральф будет все отрицать. Но магия огня подействовала и на него, и он тоже обращался к костру, не ко мне.
— Я видел, как ты каждый день брал в столовой голубой «Люкозейд», взял такой же, добавил туда слабительного. А потом, когда садился рядом с тобой на скамью, твой сбросил, а свой подставил вместо него.
Я кивнул.
— Ловко.
— Спасибо на добром слове.
Я не ощущал обиды, он не ощущал вины. Мы словно о каких-то других людях говорили. Боль в челюсти постепенно стихала, и я мог бы простить Ральфу что угодно.
— Ральф.
— Да?
— Если бы ты оказался на необитаемом острове…
— Так я и оказался на необитаемом острове.
— Какую музыку ты взял бы с собой? Если была бы такая возможность? Если б телефон работал?
— Негодяй Тридцать Два, — мгновенно ответил он. — Диззи Раскал. Скепта. Оникс Стоун.
Именно такого ответа я ожидал, но от прежнего Ральфа, не от нового Ральфа — судового врача.
— Тебе в самом деле это нравится? Это не… не часть выдуманной личности?
Он засмеялся. Настоящим смехом, не тем, искусственным, под уличного бандита. Вполне приятным.
— Нет, мне правда это нравится. В грайме столько… смыслов.
Он не привык говорить о себе, но вот отличное начало.
— Ты бы сам когда послушал.
— Наверное, послушаю, — сказал я, глядя уже не в огонь, а прямо на Ральфа. — Наверное.
29
№ 23b
В ту ночь белой ивы я впервые нормально поспал. Даже переспал — очевидно, мой организм решил наверстать упущенный в первые дни сон.
Когда я проснулся, жарило уже довольно основательно, боль притупилась, я словно малость охмелел. При таком освещении и спросонья видно было плохо, и когда я двинулся к берегу, чтобы пописать в океан, то не заметил гору дров, наваленную прямо перед кострищем, и споткнулся об нее.
— Что за?..
Распрямился и осмотрел эту гору нарубленного дерева. Огромное количество, и все хорошее, сухое. На три костра хватит.
Я огляделся по сторонам. Джун и Миранда шлепали по воде. Флора сидела на мысу. Ральф склонился над полосой прибоя, не иначе, искал какие-то водоросли. Так кто же принес дрова?
Ответ вышел из лесу с очередной охапкой дров в руках. Себ собственной персоной. Его лица почти не было видно из-за поклажи. За ним следовал Гил, тоже волок дрова. Оба подошли ко мне и свалили свой груз на гору дров. И словно это притянуло всех прочих — они собрались поблизости, настороженно приветствовали Себа и Гила.
Миранда всего лишь холодно кивнула своему дружку. А Себ глядел на меня, больше ни на кого. Посмотрел на меня с мольбой, указал на гору дров посохом, который все еще таскал с собой:
— Можно нам теперь поесть?
Отоспавшись да еще и услышав от Себастьяна Лоама нечто похожее (насколько это в его силах) на просьбу о прощении, я почувствовал, как торжество победителя теплой волной разливается по телу. Главное, чтоб на лице не проступило.
— Конечно, — сказал я. — Мы с вечера завернули рыбу в листья. Сейчас принесу.
Я двинулся к нашей постройке, где мы соорудили примитивный холодильник, но спохватился и вновь обернулся к Себу.
— Но сначала отдай мне еще одно полешко. — Да, я засранец, я добивал его, но никто больше не смеет усомниться в моей власти. — Посох.
Я протянул руку. Себ вложил в нее посох, и я почувствовал: теперь все в порядке.
— Спасибо. Добро пожаловать, Себ и Гил. И чтоб впредь было ясно: все участвуют в охоте, все участвуют в строительстве, все вместе собирают дрова. Уговор?
