— Ты был прав насчет номера. А я насчет самолета. Он действительно десятиместный.
— Занятно, правда? — сказал я.
Мягко сказано. И мягко сказано, что мягко сказано.
— Я могу сказать тебе кое-что позанятнее: все остальные сиденья нумерованы как обычно. Смотри! — Она указала на то место, с которого только что встала, и на соседнее. Три и четыре. Нормальная нумерация, от одного до десяти.
Я присмотрелся.
— Но один номер пропущен.
— Ты уверен?
— Ну да, тот, который заменили на двадцать третий би. Давай выясним какой.
— Это имеет значение?
— Возможно.
Мы прошлись вдоль сидений, выкрикивая номера.
— Семь, — сказала Флора. — Семь заменили. После шести сразу восемь.
— Как странно. Я слышал, тринадцатый номер иногда пропускают, а в больших самолетах даже весь тринадцатый ряд. Из-за суеверия. Люди боятся брать билет с номером тринадцать: дескать, в аварию попадут. В Китае несчастливой считается четверка, потому что слово «четыре» созвучно слову «смерть». В некоторых небоскребах Гонконга нет четвертого этажа.
Флора как-то слишком пристально смотрела на меня.
— Но я не слышал, чтобы несчастливой где-либо считалась семерка. Семнадцать — бывает. Пятница, семнадцатое — опасный день в Италии. Потому что если переставить буквы в римской записи числа семнадцать
[21], то получится слово «VIXI» — «я прожил», то есть «я умер».
Флора выслушала мою речь до конца и сказала:
— Ты это частенько делаешь, ты заметил?
— Что делаю?
— Сыплешь фактами, когда никто не просил подробностей. Насчет пройти по доске, например.
— А! — Я не знал, как реагировать на ее слова.
— Это раздражает, знаешь, самую малость. И если подумать, может быть именно поэтому…
— Что поэтому?
Она умолкла.
— Что поэтому, Флора? Поэтому меня травили? Потому что я всех достал?
Она вроде бы слегка устыдилась.
— Я не это хотела сказать. Просто… — Флора набрала в грудь побольше воздуха и продолжала: — Не всякий, кого травят, непременно симпатяга — только потому, что он жертва. Я только это имела в виду. О’кей?
— О’кей, — повторил я.
Короткое словцо, которое я давал себе зарок никогда больше не произносить, само выскользнуло изо рта. На что Флора намекает? Что я несимпатичный? Со мной никто не дружил, но это одно, а совсем другое — если ты прямо активно людям не нравишься. Меня вдруг словно отбросило назад, в Осни. Как будто со всех сторон обступили, издевались, только успевай прикрываться. Я двинулся прочь от Флоры по проходу. Ни к чему мне такой разговор.
Так я добрался до дырищи на месте оторванного кокпита. Все обрывалось внезапно, только месиво проводов, металла. Как подумаешь о судьбе пилота и стюардессы, так вроде бы остальное отходит на второй план. Сравнить: травля — и гибель при крушении самолета. «Я жил». То есть теперь уже все.
— Ой, что это? — воскликнула у меня за спиной Флора.
Я обернулся. Она держала в руках прямоугольник, обтянутый алой, как бычья кровь, кожей. На миг мне почудилось, будто это мой «Киндл», у него была похожая красная обложка. Но в руках у Флоры оказалась не электронная книга, а бумажная. Для меня эта находка была драгоценнее сундука с сокровищами. До той минуты я не замечал, как истосковался по книгам.
— Здорово. Дай посмотреть.
Она протянула мне книгу.
— Не твоя?
— Нет, у меня был с собой «Киндл».
— Все страньше и страньше.
Я опознал цитату из «Алисы в Стране Чудес».
— Значит, ты тоже читаешь?
— Разумеется. Знание — сила. Помнишь, как говорила Соня? «Корми голову».
Именно так говорила и моя мама.
— Так это твоя книга?
— Не-а, — сказала она. — Ее кто-то другой вез с собой.
— Из этих? — Я мысленно перебрал членов клуба «Завтрак». — Шутишь, что ли? Они не читают. Я готовил за них конспекты к экзамену и читал за них все обязательные тексты. В школе, когда я еще делал все за них.
— Ты и сейчас делаешь все за них.
— А?
— Ты думаешь, будто со времен Осни все изменилось. Но это не так. Ты по-прежнему делаешь за них все, до последней мелочи. Только что задницу им не подтираешь, — подытожила она своим резким, хоть стекло режь, голосом. — Носишься у них на посылках, точно как тогда. И по-прежнему тебя никто не любит. Просто сейчас ты им нужен.
Я задумался над ее словами, и они вдруг показались такими верными — и такими ужасными, — что я поспешил сменить тему.
— В любом случае это они точно читать не стали бы. — Я указал на титульную страницу книги. — Это Библия.
— А! — разочарованно откликнулась Флора. — За каким чертом ее потащили с собой?
— Может, ее никто и не брал с собой. Может, она была тут с самого начала.
— То есть как?
— Может быть, в самолете всегда лежит Библия, как во многих гостиницах. Знаешь, «Гедеоновы братья»
[22], они заботились, чтобы в каждом номере в тумбочке у кровати лежала Библия. Может, они ее и авиакомпаниям предлагают. Почем знать.
— Я думала, ты все знаешь.
— Только не это. — Я пролистал страницы и почувствовал их дуновение на лице — тот пыльный запах, что напомнил мне безопасное убежище библиотек. — Возьмем ее с собой?
— Черт, ну конечно.
Мы вылезли из самолета и двинулись по синевшей в сумерках тропе, я чувствовал в руке приятную тяжесть Библии.
— Постой, — сказал я. — У нас теперь есть Библия. Как ты думаешь, надо что-то сказать?
— Сказать всем про номера сидений?
— Нет-нет. Я имею в виду: сказать что-то здесь.
— Что именно?
— Типа… молитвы.
— Молитвы?
— Ну, я не знаю. Но мне кажется, раз здесь погибли люди, нам бы следовало. В прошлый раз мы попросту ограбили самолет. Прямо как в «Повелителе мух», честно говоря. Мне кажется, не знаю, ну как-то надо бы выразить уважение.
Флора пожала плечами:
— Ладно. Знаешь что-нибудь подходящее?
— Случайно знаю.
Я повернул святую книгу так, чтобы на нее падал закатный свет, и принялся листать, пока не нашел нужное. На самом деле я знал в Библии только одно место, тот стих, который мама посоветовала мне прочесть под конец первого дня в Осни. Про то, что кротики наследуют землю. Позднее я выяснил, что этот стих входит в Нагорную проповедь, которую Иисус прочел перед большой толпой. И я решил, это как раз подходит к нашему случаю. Мы обернулись лицом к разбитому самолету, Флора встала рядом со мной, опустив голову и сложив руки, и я прочел:
