Обе смеются.
— Я нарисовала солнце в окне летней комнаты, — говорит Айрис.
— Мы думали, будущий мир будет таким же солнечным, космополитичным и европейским, как Италия, — говорит его мать.
— Ее назвали в честь Италии, — говорит Айрис.
— А ее — в честь Греции, — говорит его мать.
— Нас назвали в честь тех мест, где отец сражался во время войны, — говорит Айрис. — В честь Европы.
— Ну, началось, началось, — говорит его мать. — Я долго ждала и гадала, что же послужит катализатором. Теперь, Шарлотта, с минуты на минуту прозвучит: «Мы выросли на улице, названной в честь битвы против фашизма».
— В самом деле? — говорит Айрис. — Так это же хорошо. Это будет занятно. Что мне еще сказать, Соф? Это же правда. Мы действительно выросли на улице, названной в честь битвы против фашизма.
— Странно представить, — говорит Люкс, — что кто-то в этой стране говорит о комнате будущего, когда людям так нравится покупать новые вещи, которые выглядят как старые, а я привыкла встречать слово «комната» только в надписях «комнат больше нет».
— Печально, но факт, Шарлотта, — говорит его мать. — Комнат действительно больше нет.
— Говорит деловая женщина, живущая в доме с пятнадцатью комнатами, — говорит Айрис.
Его мать краснеет от бешенства.
Она обращается только к Люкс, как будто Айрис нет в комнате.
— Это экономические мигранты, — говорит его мать. — Они хотят лучшей жизни.
— Призрак древнего Еноха, — говорит Айрис голосом привидения. — Реки кроо-оООо-оови.
— Что плохого в том, что люди хотят лучшей жизни, миссис Кливз? — говорит Люкс.
— Нельзя быть такой наивной, Шарлотта. Они приезжают сюда, потому что хотят отнять наши жизни, — говорит его мать.
— Спорим, я знаю, как ты проголосовала, — говорит Айрис. — На так называемом референдуме. Моя сестра. Так называемая интеллигенция. Я была дикаркой. Так называемой.
— Но что будет с миром, миссис Кливз, — говорит Люкс, — если мы не сможем решить проблему миллионов и миллионов людей, у которых нет своего дома или домá недостаточно хороши? Просто скажем: «Вон отсюда!» — и отгородимся от них высокими стенами и заборами? Вряд ли это хорошее решение вопроса: одна группа людей не может вершить судьбы другой группы и решать, принимать их к себе или не принимать. Люди должны быть более изобретательными и щедрыми. Мы должны найти решение получше.
Его мать бешено вцепилась в ручки кресла.
— Так называемый референдум, — говорит его мать, — был призван избавить нашу страну от необходимости наследовать проблемы других стран, а также от необходимости соблюдать законы, которые не были созданы здесь для таких людей, как мы, такими людьми, как мы.
— Смотря как считать: существуют ли на самом деле «они» и «мы», — говорит Айрис, — или только «мы». Судя по анализу ДНК, все мы дальняя родня.
— «Они» существуют однозначно, — говорит его мать. — Во всем. И семья — не исключение.
— Фило, Фило, Соф, Соф, какая ты молодец, — говорит Айрис. — Думаешь точь-в-точь как тебе велят думать правительство и таблоиды.
— Не поучай меня, — говорит его мать.
— Это не я тебя поучаю, — говорит Айрис. — А они убегают из дома просто шутки ради. Ведь почему еще люди покидают свои дома? Шутки ради.
После этих слов Айрис наступает пауза.
Потом его мать говорит:
— Я предупреждала вас, Шарлотта.
— Зовите меня Люкс, — говорит Люкс.
— Моя сестра, — говорит его мать, — такой себе матерый оппозиционер, выступает против власти предержащих. Дальше она попытается заставить вас всех петь какую-нибудь песню про Манделу, Никарагуа или «Принесите Гринэм домой»
[43].
— Что за Гринэм? — спрашивает Арт.
Айрис расхохоталась.
— Она живет здесь где-то неподалеку? — говорит Арт.
Айрис чуть не падает со стула от смеха.
— Там много лет тусовались в грязи лесбиянки, — говорит его мать.
— Один из самых лучших и самых развратных периодов моей жизни, — говорит Айрис.
— Я сама лесбиянка, — говорит Люкс.
— Она хочет сказать: в душé, — говорит Арт.
— И в душé тоже, — говорит Люкс.
— Она очень чуткий человек, — говорит Арт.
— Живет здесь где-то неподалеку, — говорит Айрис. — Рядом с домом. И, раз уж зашла речь о доме, сегодня утром я прогулялась в деревню. Я видела на улицах много людей с каменными лицами. Думаете, хоть кто-то поздравил меня с Рождеством?
— Наверное, все еще помнят тебя по 70-м и подумали: «Боже, она вернулась», — говорит его мать.
Айрис снова беззаботно смеется.
— Но я все равно переживаю за старую Англию, — говорит она. — Сердитые угрюмые лица, словно карикатуры из какого-то жутковатого комедийного шоу. Зеленый неприглядный Альбион
[44].
— Ты и тогда за Англию переживала, — говорит его мать. — Ядерная война. Ну и что, была она? Не было ее.
— Просто то, что произошло в Гринэм, изменило мир, — говорит Айрис.
— Моя сестра всегда набивала себе цену и охаивала нашу страну, — говорит его мать. — Она всегда любила перекладывать вину за несостоятельность собственной жизни на других. Но Гринэм… Изменил мир… Невероятная гордыня. Возможно, гласность. Чернобыль. Но Гринэм? Подумать только. Я сдаюсь.
— Мы сдались, отдали всё, — говорит Айрис. — Родной дом. Любимых. Семьи. Детишек. Работу. Нечего больше терять. Так что мы, конечно, победили.
— В то время моя сестра была помешана на запрете бомбы, Шарлотта, — говорит его мать.
— Все мы на чем-нибудь помешаны, — говорит Айрис. — У всех у нас свои видения.
— И расхождения, — говорит Люкс.
— Мы все должны были погибнуть, — говорит его мать. — Ну и что же в итоге? Выходит, все-таки не погибли. Ядерная катастрофа.
Она презрительно фыркает.
— Мы пока еще не выбрались из трясины, — говорит Айрис. — Посмотрим, как глубоко погрузит нас в нее новейший лидер свободного мира на сей раз.
Его мать встает. Она поднимает стул и разворачивает его в противоположную сторону. Снова садится на него лицом к стене и спиной к сидящим за столом.
— Решила снова взять все под контроль, Соф? — говорит Айрис.
