– Заткнись.
Когда они остановились у глухих железных ворот особняка Кабановых, Варя, перед тем как вылезти из машины, сказала:
– И помни, Боренька: коготок увяз – полезай в кузов! Назвался груздем – всей птичке пропасть.
– Варя, что за пошлость, – поморщился Стасов.
– Привыкай, столичная штучка. – И Варя со злостью захлопнула дверцу.
Борис задумчиво смотрел ей вслед. Ему показалось, что на окне второго этажа шевельнулась занавеска. Стасов встрепенулся. Катерина! На что только не пойдешь ради любви!
Но на душе все равно остался неприятный осадок. По-прежнему было невыносимо жарко, и небо приняло тот особый оттенок, который так и хочется назвать «жженые облака». От них давно уже остался только сизый пепел, под толстым слоем которого солнце кажется тусклым, даже когда оно стоит в зените. Дождей не обещали еще две недели. Но у Бориса, как и у всех, было ощущение, что на город надвигается огромная черная туча.
Быть грозе. И какой грозе!
День четвертый
Льва Гавриловича оставили-таки в больнице еще на день. Как ни рвался старый учитель на свободу, стремясь завершить поскорее свое расследование, лечащий врач был непреклонен. Пришлось подчиниться. С утра, едва закончился обход, к Кулигину потянулись посетители. В основном это были его ученики, бывшие и нынешние, да сослуживцы, но и любопытствующих хватало.
К полудню в больничном дворе собралась разношерстная компания. Калиновская больница была в форме буквы «П» и имела два крыла. Таким образом, из «П» получалось два «Г», в одном находился роддом, а в другом – ЦРБ. Фасад больницы выходил на улицу Соборную, которая до распада СССР называлась Безбожной. Она и вела к храму, на который смотрели окна калиновского роддома. Что касается ЦРБ, та тоскливо глядела на голую степь, больше домов на Соборной не было. По каким соображениям районную больницу построили у храма, до сих пор оставалось загадкой. Но в советские времена таких странностей хватало. Хорошо, что церковь вообще не снесли.
– А что? Удобно, – шутили калиновцы. – Из морга – сразу отпевать. А из роддома – крестить.
Выходя из храма после венчания, первое, что видели молодые, – это роддом. Говорят, в богатой истории Калинова бывали случаи, когда из церкви невесту везли, точнее, несли рожать.
Больничный двор в такую дикую жару представлял собой жалкое зрелище. Деревца давали чахлую тень, в которой притулились облупившиеся лавочки, на центральной клумбе загибались от жары петуньи и бархотки, только цинерария чувствовала себе более или менее сносно. Ее серебристые резные листья напоминали расписанное инеем окно в жгучие морозы, и в рамке засыхающих бархоток процветающая цинерария смотрелась довольно нелепо. Но кто их поливает, больничные клумбы?
Вот у этой «зимней» цинерарии и собралась группа поддержки Кулигина. Сам он сидел на лавочке, прижимая к груди раненую руку, ее оберегала Катерина, напуганная событиями той роковой ночи, когда они с Борисом чуть не стали очевидцами покушения на Льва Гавриловича. Вернее, Борис-то стал и теперь ходил к следователю. Но Катерина чувствовала: ее любимый что-то скрывает.
В эту ночь они не смогли встретиться, и Катерина пришла в больницу в надежде, что на обратном пути они с Борисом якобы случайно пересекутся. Местом встречи был назначен самый большой в Калинове торговый центр. Катерина не могла прожить без Бориса и дня. Ей мало было слышать его голос, хотелось видеть его глаза, любоваться им, замирая от восторга и счастья. Ведь Борис принадлежал теперь ей.
Справа от Кулигина сидела Варя, совсем в другом настроении. В эту ночь она также не смогла встретиться с Кудряшом. Мать ей запретила выходить из дома. Мол, пока убийца не пойман, гулять по ночам небезопасно. Верная Марии Игнатьевне Глаша до часу ночи сидела на лавочке у заветной калитки. Варя закипала от злости, но поделать ничего не могла.
– Ввязалась ты в историю, – выговаривала ей мать за ужином. – Какой позор! Моя дочь ходит на допросы к следователю! Я виновата: не уследила.
– Но ведь я была с Борисом! – отбивалась Варя. – Ты сама этого хотела!
– Борис Григорьевич может прийти к нам в гости и днем, на правах жениха, раз уж у вас с ним сладилось. – И мать прошила ее своими глазами-пулями насквозь.
Варя поняла: не верит.
– Ванька твой доиграется, – Кабанова скомкала салфетку и швырнула ее на стол. – Я на днях его прижму. Пора, наконец, заняться его людишками. Потрясти их как следует. Он у меня не то что мэром не будет, как бы зэком не стал. Я его выдавлю из Калинова.
Варя от злости кусала губы. Утром она списалась с Кудряшом по WhatsApp, и Иван тоже пришел в больницу. Теперь Кудряш горой возвышался над лавочкой, на которой сидел Кулигин, стоя у Льва Гавриловича за спиной. Рядом с человеком-горой притулился молоденький лейтенантик, жадно пожирающий глазами красавицу Катерину, которая после отъезда мужа расцвела. В коротком зеленом платье, в босоножках на высоком каблуке, с уложенными в нарядную прическу волосами она будто не в больницу пришла, а на любовное свидание. Катерине очень хотелось понравиться Борису, вот уже три дня она жила только им. Ее огромные зеленые глаза теперь были согреты струящимся изнутри, от самого сердца светом, лицо разгладилось, губы, обычно плотно сжатые, открылись. Раньше она большей частью молчала, а теперь ей хотелось говорить и говорить…
– Лев Гаврилович, вам не больно? – И она ласково тронула тонкими пальчиками забинтованную руку.
– Нет, Катенька, уже не больно, – улыбнулся он. – Да еще такая красавица рядом сидит. Смотрю на тебя и любуюсь. Ты прямо светишься вся. И создает же Господь такую красоту! – с чувством сказал Лев Гаврилович. – А нам все каких-то кукол силиконовых показывают.
– Да кто его смотрит, телевизор? – презрительно сказал один из подростков.
Ученики Кулигина оккупировали две соседних лавочки, но некоторые сидели просто на чахлой траве.
– Не смотрели бы, нам бы все это не показывали, – вздохнул Лев Гаврилович. – Совсем не стало умных передач, выходит, что народ глупеет. И кроме сплетен его ничего не интересует.
– И фонтаны тоже, – пробасил за его спиной Кудряш. – Похоже, проиграете вы выборы, Лев Гаврилович. Да у вас еще и денег на них нет.
– Деньги скоро будут, Ваня, – живо обернулся к нему Кулигин. – Я вплотную приблизился к разгадке главной калиновской тайны.
– Вы и к разгадке гипотезы Кука вплотную приблизились, – рассмеялся Кудряш. – Вот уж лет десять как. Осталось сделать последний шаг. Скажу вам по секрету, Лев Гаврилович, что он – самый трудный. Поэтому все и останавливаются в шаге от мечты. На последний рывок сил уже не хватает. Проще плюнуть и забыть.
– Нет, Ваня, я не плюну.
– Неужели из-за денег? – прищурился Кудряш.
– Калинову давно пора проснуться, – твердо сказал Кулигин. – Люди должны узнать, что капитал, которому они так поклоняются, – ворованный. И получить этому доказательства. После чего прийти на выборы уже осознанно и проголосовать за честность, свободу и…
