– И?
– Обычно там у них сидят дозорные. Если их там нет, то, когда доползешь до столба, ищи глазами тропинку. Она идёт вдоль границы. Переползи через тропинку. Тогда ты уже точно на советской территории. И жди там, когда подойдёт наряд: они постоянно ходят вдоль границы. Ну, и сдашься, если уж тебе так этого хочется. Хотя, думаю, их собака тебя первой учует. Собак у русских чаще всего зовут «Мухтар».
– А это мне зачем?
– Да так, к слову. Слышал, что собак у русских пограничников зовут Мухтар.
– Хорошо, поняла. Так как вас зовут?
– Енджи Кнапп. Но лучше забудь. А то меня ещё внесут там в какой-нибудь список
[213]. Ну, всё. Давай! – он подтолкнул её за локоть. Она поползла.
Ползти по-пластунски было привычно – после испанского фронта. Но ползти по снегу было тяжело. Однако Шифра ползла – как летела. Пройдя за последние месяцы столько испытаний, она верила в одно: там, в первом государстве рабочих и крестьян, для которого она столько сделала как коммунистка, а теперь и разведчица, её примут. За спиной оставалась Польша, которая теперь и не Польша, а нацистское «генерал-губернаторство», где ей, коммунистке и еврейке, уготовано только одно: неминуемая гибель. Подняла голову. Вот и дерево! От него она действительно увидела советский пограничный стол. Совсем близко. Не выдержала, побежала.
– Стой! Кто идёт? Стрелять буду!
– Не надо стрелять! Товарищ, я коммунист!
Однако, сдавшись советским пограничникам, эйфорию она переживала недолго: совсем скоро оказалось, что приём её ждал отнюдь не восторженный. На время проверки НКВД поместил её, больную и измученную, ни в какие не в санаторий или хотя бы в гостиницу, а в тюрьму. Сначала она сидела в Перемышле (короткое время этот польский город входил в состав Украинской ССР), потом в Москве.
На первый взгляд, это противоречит хорошо известной истории о том, как именно в интернациональном и интернционалистском Советском Союзе находили тогда убежище многие евреи, спасавшиеся от преследований нацистов. С другой стороны, объяснение испытаний, которым польская еврейка и польская коммунистка Липшиц подверглась после пересечения советской границы, находим у всё того же Леопольда Треппера: «С логикой скорых на расправу механизированных инквизиторов, настоящих роботов беззакония, возведенного в догму, НКВД утверждал, что все евреи – уроженцы Польши являются шпионами на жалованье у польского правительства, а все евреи, прибывшие из Палестины, – наемники англичан»
[214]. От себя напомним: незадолго до «пакта Риббентропа-Молотова» Сталин распустил компартию Польши
[215]. И если нацисты переименовали Польшу в «генерал-губернаторство», то с осени 1939 г. печатный орган ЦК ВКП(б) стал ставить слово «Польша» в кавычки
[216]. Польские коммунисты, переходившие границу СССР, действительно оказывались непонятно откуда и непонятно кем.
Освободили Шифру Липшиц только 11 марта 1941 г., в этот раз действительно отправив в дом отдыха Международной организации помощи борцам революции (МОПР) на станции Опалиха
[217].
Когда на СССР напала Германия, то а августе 1941 г. Липшиц была, как это сформулировано в справке Белова-Дзержинского, «мобилизована на специальную работу (не по линии ИККИ)». Что стоит за этой формулировкой, мы уже понимаем. То есть её опять привлекли к работе на разведку. А как раз к этому времени в НКВД получили предложение о сотрудничестве от SOE, что для советских спецслужб означало возможность восстановить связь с агентами, остававшимися в Европе, но теперь лишенными возможности, например, во Франции передавать свои донесения через советскую дипмиссию в Париже (взято в осаду СС уже 22 июня и разгромлено) или через посольство СССР при правительстве маршала Петена в Виши (разорвало отношения с Москвой 30 июня)
[218].
Правда, портал французского Сопротивления «La Maitron» придерживается другой версии: «Её арестовали и задержали на Лубянке в течение трех месяцев. Но ощущалась потребность в франкоязычных руководителях. Советы хотели иметь своих агентов Сопротивления во Франции и мечтали о политике «выжженной земли»
[219]. Где правда? Постараемся разобраться.
«Хлопоты» перед «командировкой»
Британские отчеты о пребывании «Анны Успенской» в Англии читать просто больно. Англичане сразу разглядели в ней человека, страдающего от проблем с щитовидкой, человека «в шаге от базедовой болезни»
[220]. Со слов очевидцев, которые приводит портал «Le Maitron», у неё был «сильный зоб».
[221] В то же время в британской переписке признавалось, что насколько человек с такими симптомами выделяется из толпы, настолько немецкой контрразведке не может прийти в голову, что такой человек может быть со спецзаданием
[222]. Действительно, не будем ни на секунду забывать, что речь идёт о той системе координат, которая совершенно непривычна нам: о мире разведки и контрразведки.
3 января 1942 г. Милнс-Гаскелл получил такое письмо от одного из своих офицеров, кто занимался «Анной Успенской»: «Эта бедная девушка поразила меня как совсем неадекватно приготовленная к своей миссии»
[223]. До миссии оставалось десять дней. А в дополнение ко всему речь шла и о том, что у Шифры слишком заметный иностранный акцент во французском языке (прозвучала рекомендация, чтобы в Париже она выдавала себя за уроженку Эльзаса или Фландрии)
[224]. И всё-таки главные опасения сразу вызвало состояние её здоровья. Ещё 24 ноября 1941 г. русская секция SOE пришла к выводу о том, что «у нас нет иной альтернативы, как сказать, что АННА должна либо немедленно научиться прыгать [с парашютом], либо вернуться [в СССР]»
[225]. Но она прыгать с парашютом отказалась наотрез с самого начала.
