– Вы. Кто вы?
– Подумайте, – предложила она.
Он попытался поднять руку, чтобы вытереть слюну с лица, и лишь тогда понял, что ограничен в движениях. Он снова напряг мышцы рук, но из-за стяжек ничего не вышло; он попытался пошевелить ногами, и стул заскрежетал ножками по бетонному полу. Тогда Ларкин снова обратил на нее взгляд, более осмысленный, чем прежде:
– Проулок. Девица из проулка. Что вы здесь делаете?
Она заговорила спокойным голосом, так, словно переживала за него:
– Может быть, вам следует подумать о том, что вы здесь делаете?
– Разве я вас знаю? Я вас не знаю.
– Вы меня никогда не видели, но вы меня знаете.
– Это что – загадка? Перестаньте. С какой стати вы загадываете мне загадки?
– Вы никогда не видели этого парика, – терпеливо объяснила она. – Парика и теней для глаз. И голубой помады, и колечка в носу.
Ларкин задумался на мгновение, потом его глаза широко раскрылись – он все понял. У него были необычные светло-карие зрачки, цвета хаки с темными бороздками.
– Джейн Хок, – сказал он.
– Ну вот, вы почти вернулись из земли Нод
[18].
Он снова проверил стяжки на прочность.
– Как я сюда попал? Что вы со мной сделали? Во рту какой-то сладковатый привкус.
– Хлороформ.
Он прощупал языком все зубы, размышляя над сказанным.
– Вы сошли с ума. У вас крыша поехала.
Джейн улыбнулась и покачала головой:
– Я так не думаю.
– Это похищение.
– Среди прочего.
– Пожизненный срок за похищение.
– Не беспокойтесь за меня, Рэнди. Меня уже разыскивают за убийство.
Сознание в полной мере вернулось к нему. Судя по глазам, его острый ум пытался оценить все последствия, которыми было чревато его положение. Он оглядел бочки, подпиравшие древесно-стружечную плиту, бутылки воды на столе, собачьи миски, лампу, канистру с топливом, посмотрел на высокие окна, сквозь которые едва пробивался солнечный свет. Затем он повернул голову и обозрел мрак вокруг призрачно светящегося шара, в котором они вдвоем сидели лицом к лицу, словно пребывали вне пространства и времени.
Джейн повторила его последние слова, обращенные к Лоренсу Ханнафину:
– Не сожги тост.
Ларкин недоуменно посмотрел на нее, но тут же понял, что она подслушала их разговор.
– Дерьмо!
– И вы в нем почти по горло, – сочувственно сказала она.
С тем же выражением, которое он принимал в зале судебных заседаний, бесстрашный законник смерил ее взглядом, который, вероятно, устрашал бессчетное число свидетелей во время дачи показаний.
– Я вас не боюсь.
– Я знаю, – сказала Джейн. – Но это лишь начало.
– Вы уже знаете все, что вам надо.
– Не все.
– Даже если вы расколете меня, как яйцо, – а у вас это не получится, – я вам не скажу больше того, что вы уже знаете.
Джейн поглядела на него и ничего не ответила. Раздавалось шипение кемпинговой лампы. Примерно через минуту Ларкин сказал:
– Прошу прощения, но молчание на меня не действует.
– Я не собираюсь воздействовать на вас с помощью молчания. Просто жду, когда вы придете к следующему, наиболее очевидному соображению, которое поможет вам держать себя в руках.
Ларкин сделал вид, что его больше интересует архитектура фабрики, чем Джейн, и прищурился, вглядываясь во мрак:
– Где мы?
– В одном месте.
– Нас найдут.
– Я выбросила ваш телефон. А ваш «мерседес» уже за несколько миль отсюда – плывет к океану.
– Плывет? Это что еще такое?
Джейн пожала плечами. Помолчав несколько секунд, он произнес:
– Вы никого не убивали преднамеренно. Насколько мне известно, те двое убитых пытались первыми прикончить вас. Самозащита.
– Вот именно, – сказала она. – Следующее, самое очевидное соображение, которое вы озвучиваете, чтобы держать себя в руках.
– Вы неконтролируемый агент, вы холодны как лед, но вы не способны на хладнокровное убийство.
– Думаете?
Улыбку Ларкина не смог бы изобразить сам Леонардо да Винчи. Опять последовало молчание: со стороны Джейн – внимательное, со стороны Ларкина – задумчивое. Наконец он сказал:
– От этого чертового хлороформа болит голова.
– Хорошо.
Лампа шипела так, словно из нее, как воздух из шарика, вытекал свет. Когда шипение прекратится, все вокруг навечно погрузится в темноту.
– Даже если я вышибу тебе мозги прямо сейчас, это не будет убийством, – сказала она. – Это будет самообороной. А знаешь почему?
Поначалу Ларкин не стал отвечать – смотрел ей в глаза и ждал.
– Твои подельники угрожали моему маленькому сыну. Ты это знал? Они угрожали убить его. Убить, но сначала похитить. Сказали, что отдадут его в сексуальное рабство. В ИГИЛ или «Боко Харам». И его, и меня.
Было видно, что Ларкин не знал об этом и теперь пересматривал свои представления о возможностях этой женщины.
– От кого этот дизайнерский костюм?
Перемена темы смутила Ларкина.
– Костюм? – спросил он.
– От Брунелло Кучинелли, вроде того, что висит у Ларри Ханнафина?
– Что? Нет.
– Тогда от кого?
– Какая разница?
– От кого этот костюм?
– Зачем вы это делаете?
– Меня интересует все, что связано с тобой, Рэнди. От кого этот костюм?
– Просто костюм, и все.
Она вскочила со своего стула и шагнула к нему. Ее зверский хрип эхом отдался от стен и от балок под крышей.
– От какого дизайнера этот костюм, козел?
Он дернулся, выведенный из равновесия и даже встревоженный этим приступом ярости в связи с такой обыденной вещью, как костюм.
– Зенья. Эрменеджильдо Зенья. Ничего особенного.
– Сколько он стоил?
– Костюм? Не знаю. Тысячи четыре.
– А галстук от кого?
– Галстук?
Она надвинулась на адвоката, наклонилась над ним, отвесила ему пощечину: одну, затем другую – изо всех сил, обжигая себе ладонь.
– Да, галстук, твой долбаный галстук.
