Ларкин не стал оспаривать это утверждение – только попытался заверить, что эти фильтры не так эффективны, как она думает.
– Все не так просто. Мы не может реагировать настолько быстро. У вас есть флешки Шеннека. Я вам не нужен.
– Ваши люди в этих ведомствах, – продолжила она, – установили ловушки по всей Сети. Как только появляется имя Бертольда Шеннека вместе с такими словами, как «управление», «механизм», «рабство», или слово «Аспасия» – вместе с такими словами и фразами, как «покорность», «неспособность к неподчинению» и так далее, срабатывает тревожный сигнал, и через считаные минуты начинают работать средства сокрытия этой информации.
Она положила паспорт на стол. Ларкин уставился на него.
– Время вольного Интернета прошло, – сказала она. – Если в Сети появляется что-то, якобы наносящее ущерб носителям власти, то лишь потому, что это нужно им по какой-то причине. Они уже поработали с этой информацией, могут стереть ее или дезавуировать в любой удобный для них момент. Или хотят с ее помощью устрашить своих врагов. Что угодно.
Ларкин оторвал взгляд от паспорта:
– Аркадцев в этих ведомствах гораздо меньше, чем всех остальных. Мы… они не всевластны.
Джейн вытащила бумажник Ларкина из лежавшей на столе сумки и положила рядом с паспортом.
– Я вижу, мистер Хеймдал, – сказала она, – что вы – гражданин Содружества Багамских Островов. А оттуда всего два шага от Британской Вест-Индии. Должно быть, у вас на Большом Каймане есть секретный счет с кругленькой суммой.
– Мне больше нечего вам дать. Чего еще вы хотите? У меня ничего нет.
– Рэндалом Ларкином тебе быть нельзя. Тебя уничтожат твои же дружки. И если ты не сможешь быть Ормондом Хеймдалом, кем ты станешь тогда?
– Я не планировал вести другую жизнь. Только эту.
– Если ты не сможешь быть Ормондом Хеймдалом, кем ты станешь тогда?
– Никем. Вы хотите, чтобы я сказал именно это? Никем.
– Если у тебя не будет тысячи долларов, которые лежат в бумажнике, кредиток, миллионов на Большом Каймане, что у тебя останется?
– Ничего. Вы это хотите услышать? Не останется ничего.
– Если у тебя не останется ничего, чем ты будешь?
Его ужас был так же велик, как ярость, а ярость – так же велика, как страх. Он испытывал только три этих чувства, стоял, как неудачный прототип человека, изготовленный из глины ввиду нехватки важнейших ингредиентов.
– Чем ты будешь? – повторила она.
Ларкин посмотрел на пистолет в ее опущенной руке, потом снова заглянул ей в глаза:
– Ничем.
– Ты не знаешь, как можно быть чем-нибудь без власти и денег.
– Вам нравится ломать людей. Стирать их в порошок.
– Не всех, – сказала она. – Даже не большинство. Только таких, как ты.
24
Джейсон находит кадры, на которых «мерседес» устремляется вверх по реке, поднимается по длинному склону и преодолевает стенку.
– Звони Аккерману, – говорит он Кэмми. Та приходит в восторг, видя, как роскошный седан взлетает в воздух, словно в фильме с погоней. Джейсон отмечает координаты камеры и оценивает расстояние от стенки до того места, где машина появилась в зоне видимости, прорвавшись через проволочную сетку или что-то в этом роде. Даже на расстоянии видно, что ограда окружает промышленное здание, которое вдвое выше всех близлежащих построек.
Не проходит и двух минут, как Кэмми снова дозванивается до Маршалла Аккермана из «Волонтеров за лучшее завтра», в то время как Джейсон продолжает поиски при помощи «Гугл планета Земля». Он находит здание, увеличивает спутниковый снимок до максимума, после быстрого просмотра переходит на «Гугл стрит вью», разворачивается на триста шестьдесят градусов и обнаруживает участок, отведенный для промышленного использования, хотя промышленность уже переместилась в другие штаты или страны, – растрескавшаяся, вся в выбоинах дорога, мрачная картина упадка, ржавчины и разложения.
– Думаю, вот оно, – говорит он.
– Он думает, вот оно, – говорит Кэмми Маршаллу Аккерману.
Джейсон повторяет адрес, Кэмми называет его Аккерману. Тот отключается и наверняка сразу же присоединяется к своим людям, вооруженным до зубов, нетерпеливо ждущим в машинах со включенными двигателями.
Джейсон вытаскивает пончик из коробки, Кэмми хватает булочку, и они поднимают тост друг за друга, чокаясь выпечкой.
– Класс! – объявляет она.
25
Ларкин не знал, что делать дальше, – стоял в свете фонаря, бледный, сильно растрепанный, словно древний король, ставший бесплотным, получивший запрещение входить в царство духа как с парадного, так и с черного хода, но слишком гордый, чтобы скитаться призраком по миру, которым он прежде правил.
– Сакура Ханнафин умирает от укуса шершня и удушения, поскольку ее дыхательные пути перекрыты, – сказала Джейн, – а мой Ник становится марионеткой в чужих руках, а учительница из Миннесоты убивает себя и других, потому что компьютерная модель советует строить новый мир именно так. А ты собираешься лететь на Багамы и жить в роскоши, нежась на солнце?
Она взяла паспорт и бумажник и положила их в сумку. У Ларкина не было ничего, он был ничем и не мог сказать ничего, кроме того, что говорил раньше:
– Вы обещали показать мне дорогу к жизни.
– Вот она. – Джейн показала на дверь, через которую провезла его на тележке. – Изучи город, узнай, как жить на улице. Кради в супермаркетах, находи сокровища в мусорных бачках.
– Я не смогу так жить.
– Многие живут.
– Я не спрячусь от этих людей, от Д. Д. Они найдут меня в приюте для бездомных так же легко, как в моем любимом ресторане.
– Тогда возвращайся к жене.
– К ней? Она поймет, что случилось, как только увидит меня, поймет, что я продал их всех. И тут же позвонит Д. Д.
Джейн промолчала.
– Я прошу вас. Хорошо? Я вас прошу. Паспорт и бумажник.
И опять она показала на дверь.
– Вы представить себе не можете, что они со мной сделают. Представить не можете.
Это не доставляло ей удовольствия, не грело ее сердце – долгожданная месть! – не давало ощущения, что она поправляет весы Фемиды. Она знала только одиночество, которое испытывает единственный выживший после кораблекрушения: он плывет на палубных досках и поломанных багажных ящиках под небом, где нет ничего, кроме солнца, а вокруг – все то же штилевое море.
Голосом, в котором не осталось не только надежды, но и отчаяния, очищенным от эмоций, кроме, возможно, экзистенциального страха, Ларкин сказал:
– Я плохо переношу боль. Я не позволю им… мучить меня. Если я брошусь на вас, вам придется пристрелить меня.
